Вчера еще было жарко. Тополиный пух летал в воздухе, лез в нос, и нужно было отмахиваться на ходу. А ночью прошел небольшой дождик, с утра небо закрыто тучами, стало свежее, пух прибило к земле и небольшие белые сугробики сопровождали их на всем пути до школы.
Если бы не «площадка», то они поспали бы вволю, а потом бы Сашка сунул Вовке книжку с картинками, а сам побежал бы с пацанами поджигать пух. Они делали настоящие огнеметы из баллончиков для зарядки зажигалок. В баллончиках этих был чистейший бензин, и если отрезать ровно краешек, а потом резко надавить, поднеся горящую спичку, то струя пламени могла лететь чуть ли не на три метра — почти как в кино! И если попасть такой струей в сугроб тополиного пуха, то по нему, как по пороху, бежала искра во все стороны, за ней оставался почти чистый асфальт, на котором видны были только съежившиеся кончики-семена. Главное было не упустить огонь, не пустить его в сухую прошлогоднюю траву. А то в прошлом году вот так упустили, так потом мама очень ругалась на дырки в штормовке. А что делать было? Там трава сухая была по пояс, и по ней пошел огонь к метеостанции. Вот и тушили, кто чем мог…
Они пришли вовремя, записались у начальника лагеря, а потом пошли в игровую. Народ еще собирался, и на завтрак поведут только через полчаса.
И тут к Сашке подошел незнакомый пацан и сказал:
— А меня Ваней зовут. А тебя?
Сашка тоже часто начинал с «А», потому что если даже просто в магазине попросить что-то, то он мог начать заикаться, дико смущался, и даже мог выбежать из очереди, так ничего и не купив. Поэтому, когда его очередь подходила, он сначала тянул это «А-а-а-а», а потом сразу «дайте мне» и указывал что и сколько ему надо. И тогда не заикался, и все получалось. И сейчас он подумал, что этот Ваня просто смущается и заикается немного, поэтому так и говорит.
— Александр, — солидно заявил он, пожимая маленькую ладошку. Еще бы не солидно, когда ему уже 14! Тут таких еще трое или четверо, а остальные — малявки разного возраста.
Руку-то он пожал, да так и стоял, держа ее в своей. Паренек смотрел на него ярко-синими глазами из-под черной челки. Сам он был уже загорелым, как маленький негритенок, смуглая кожа матово отблескивала в электрическом свете, включенном в игровой комнате. И одет он был не как все — слишком легко для прохладного утра. И пахло от него какой-то свежестью… На него просто приятно было смотреть. Глаз цеплялся. И слышать его голос, чуть с хрипотцой (покуривал, видать), но такой еще детский. «Лет двенадцать, наверное?» — подумал Сашка, выпуская, наконец его руку.
Тут всех повели в столовую, и они шли рядом, о чем-то говорили, было страшно интересно о чем-то говорить, а Вовчик плелся в самом конце с каким-то одноклассником, который тоже остался на «площадке» в июне.
И следующим утром, а потом следующим после следующего, и еще потом много дней Сашка бежал с удовольствием и с предвкушением встречи. Это была такая дружба, такая дружба, что они никак не могли разойтись по домам вечером. Что их сводило вместе — неизвестно, но ощущения бывали такими, как будто что-то в животе сжимается, сжимается, пока не увидишься с другом, а потом все распускается сразу — и хорошо.
Когда Сашка играл в шахматы, Ванёк сидел рядом и смотрел. Когда Ванька с Вовкой играли на улице под соснами в солдатиков, роя для них игрушечные окопы и ходы сообщения, Сашка помогал, как мог, да еще защищал от «наездов» бесящихся от безделья остальных пацанов.
А еще они играли в «ромбики». Когда была хорошая погода, а то вдруг как всегда начались дожди, но несколько дней были и погожими, летними, они играли в «ромбики». Бумагу резали на маленькие, чтобы только в ладонь помещались, кусочки. На каждом куске писали число от 100 до 1000. Надписи делали двумя цветами. И команды, получалось, тоже две. Потом пачку кидали повыше вверх, ее разносило по земле, все кидались, хватали по одному — и в сторону сразу, потому что эта игра, как в войнушку. Когда команды, определяемые по цвету цифр, расходились по сторонам, назначалось время, обычно минут десять, на то, чтобы разбежаться. И вот тут начиналось самое веселье.
Бежишь ты и видишь противника. Хлопаешь его по плечу, требуешь «ромбик», сверяешь со своим, и если у тебя число больше, забираешь его «ромбик» себе, и у тебя становится число больше, а он — убит, и уходит, больше не мешается.
Самые хитрые командиры отрядов собирали себе несколько крупных «ромбиков», прятали отряд где-нибудь среди сараев во дворах, а потом выходили на свободную охоту… Играть можно было долго, пока не выловишь последнего врага.