— Вот: «Отважный разведчик Ленинградского фронта Женя Савин, — прочитала звонко радостная Клава. — Фото Р. Мазелева».
С тех пор, как только выдавался свободный вечер, Женя отпрашивался у взводного, забегал к Клаве домой, и они шли гулять к Волге. Взводные весельчаки братья Станкусы перемигивались между собой, когда Женя чистил до зеркального блеска сапоги, подолгу расчесывал у зеркала свой непокорный ежик. Взводный не препятствовал этим отлучкам, но требовал, чтобы на вечерней поверке Женя стоял в строю. Харитонов предложил пустить шапку по кругу, собрали немного деньжат.
— Скоро на фронт, — буркнул Харитонов. — Купи своей зазнобушке подарок, пусть вспоминает Хенрика Савинаса.
Женя смутился — «зазнобушка», потом опечалился — «на фронт». Конечно, они давно все поговаривали, что засиделись, но почему именно сейчас, когда в поле за казармой цветут ромашки, когда такая теплая вода в Волге…
Деньги они с Клавой потратили таким образом: купили сто конвертов, чтобы Клава писала письма на фронт до самой победы, наелись мороженого до хрипоты, сходили в городской кинотеатр. Шел фильм «Свинарка и пастух», оба видели уже эту картину, знали ее счастливый конец. Когда шли вечером у Волги, Клава взяла Женю под руку и тихонько пропела:
…На комсомольском собрании разведвзвода Женю принимали в комсомол. Командир взвода похвалил его за боевую подготовку. Харитонов рассказал, как Савин заботится о лошади, следит за личным оружием. Вспомнили случаи на Волге. А подвел итог помощник комиссара полка по комсомолу, показав всем «Пионерскую правду»:
— Вот, школьники мне принесли. Просили считать эту публикацию в главной пионерской газете как рекомендацию в комсомол.
И он стал читать заметку.
— Вот это да-а, — прогудел Пятрас Станкус.
— Ты что же скрывал, Хенрик? — рассердился Харитонов.
— Выходит, и вправду настоящий разведчик, — удивился Юстниас Станкус. — Получается, что Хенрик — самый обстрелянный солдат в нашем взводе.
— Ты, может, нам не доверяешь? — горячился Харитонов.
Женя молча стоял посреди комнаты, опустив голову, потом торопливо заговорил, впервые заговорил по-литовски:
— Неловко про себя говорить, товарищи. Героем себя выставлять. Документов про эти дела у меня никаких. А рассказать, конечно, хотелось, особенно вам, товарищ старший сержант Харитонов, вы мне, можно сказать, как брат. Ну а вдруг бы вы подумали или напрямик рубанули: вот, соловей, заливает…
Помолчали, замполит взвода подал Жене газету:
— Береги, внукам показывать будешь, сунус[4].
Только пропала та газета, долго носил ее Женя в нагрудном кармане, перетерлась в порох.
…Шли письма от Клавы Кругловой сначала под Тулу, там глубокой осенью дивизия получила боевое крещение, а затем под Курск, где медленно назревало гигантское сражение. Женя отвечал регулярно, хотя всего написать не мог, нужно было хранить военную тайну. А писать было о чем.
В обороне командиру полка очень важно знать, что творится у противника, что он замышляет, не подошло ли подкрепление. В обороне разведка всегда при деле, это глаза и уши командира.
Пошли за «языком» группой человек десять во главе со взводным. Женя полз рядом с ним.
— Ну как? — прошептал командир взвода.
— Ничего.
— Плюнуть можешь?
Женя пошевелил языком в пересохшем рту.
— Не можешь. Значит, страшно. Так и должно быть первый раз.
— Привыкну, товарищ лейтенант, вот увидите.
Ночь то и дело прорезали ракеты — боялись немцы разведчиков. Братья Станкусы разрезали проволоку, сделали проход, вынули две мины. Уже почти половина группы проползла под колючкой. И тут беда: зацепился-таки кто-то маскхалатом, загремели над головой пустые консервные банки, жестянки. Полетели одна за другой ракеты, застучал пулемет. Разведчик рванулся, но еще пуще впились в маскхалат когти колючей проволоки.
Ракета, описав дугу, уже на своем исходе, медленно плыла к земле.
— Ложись, — прохрипел взводный.
Женя отчетливо увидел искаженное страхом лицо, вывернутый в крике рот. По пятнистому маскхалату быстро расплывалось большое темное пятно, тело обмякло, голова свесилась, но проволока цепко держала мертвого разведчика. Взводный подполз, попытался отцепить товарища, и его тоже задела пулеметная очередь. Пришлось отступить. Когда лейтенанта тянули на палатке, он был еще жив. Он умер в траншее на руках у Жени, который перебинтовывал ему грудь.