ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОСТЯ С НАМИ
Отход "Октября" был назначен на двенадцать часов. Пароход стоял у причала Красной пристани, скрытый от города высокими складскими зданиями. Из-за крыш виднелись только белые верхушки мачт и чуть провисшая двухлучевая антенна. Посмотрите на наш "Октябрь" издали, с реки, или лучше всего через полчаса, когда он отправится в рейс, - на ходу. Красавец! Моряки любят шутить, подсмеиваться друг над другом. Но когда дело коснется судна и работы, они говорят кратко и точно. Три трюма, осадка - восемнадцать футов, машина 950 сил, скорость - десять узлов. Это и есть наш "Октябрь". Фамилия нашего капитана - Малыгин, ему сорок три года. Старший механик Николай Иванович, старый член партии, бывший подпольщик. Если потребуется подать радиограмму, обращайтесь к радисту Павлику Жаворонкову. Он же секретарь комсомольской ячейки "Октября". Чистюля боцман Родионов не терпит на палубе соринки. За грязь он здорово ругается. Будьте осторожны! Завтраки, обеды и ужины готовит мастер камбуза Гаврилыч, повидавший на своем веку все моря и океаны... Впрочем, рейс предстоит длительный, на Новую Землю, и мы еще успеем познакомиться со всей командой "Октября". Погрузка давно закончилась. Люки трюмов уже закрыты и затянуты брезентом. На мачте поднят отходной флаг. Внизу глухо вздыхает прогреваемая машина. Капитан ходит по палубе, - нервничает, то и дело вытаскивая часы. Время отхода приближается, а на судне еще нет старшего механика. - Этот отдел кадров в последнюю минуту всегда что-нибудь подстроит, - с досадой сказал капитан, обращаясь к третьему помощнику. - Сходите, Алексей Иванович, поторопите их там! Вчера вечером по приказанию начальника пароходства с "Октября" неожиданно сняли машиниста второго класса и кочегара. Обоих отправили учиться. Отдел кадров обещал рано утром прислать замену, но обещание так и осталось обещанием. Старший механик сидел в пароходстве и ожидал новых машиниста и кочегара. На других пароходах, стоявших рядом с "Октябрем", было шумно: шла разгрузка и погрузка. Многоголосо кричали грузчики и матросы, дробно стучали лебедки, тяжко скрипели блоки и тросы. Обычная портовая жизнь. Причал был завален бочками, ящиками, мешками. Мучная пыль носилась в воздухе и покрывала тонким слоем настил, борта пароходов, канаты и причальные тумбы. Я стоял на палубе, у борта, и мысленно прощался с городом, с Соломбалой, с домом. Третий раз в эту навигацию отправлялся "Октябрь" в рейс, и третий раз я переживал радость и в то же время непонятную, остро ощутимую грусть. "О, если бы меня пришла провожать Оля! - подумал я. - Или появился бы Костя! "Канин" вчера еще пришел с моря". Только я успел об этом подумать, как из-за угла склада показались три человека. Среди них был и Костя Чижов. - Смотри, Илько, - крикнул я. - Костя пришел нас провожать. Вместе с Костей к "Октябрю" шли механик Николай Иванович и незнакомый нам человек. Пробили склянки. Двенадцать часов - смена вахт. "Октябрь" оглушительно загудел. На полубаке раздался пронзительный свисток старпома. Костя поспешно вслед за Николаем Ивановичем взошел по трапу на палубу "Октября". Матросы ловко убрали трап и приняли швартовы. - Беги назад, останешься! - крикнул я идущему к нам Косте. - Уже отходим! А Костя улыбался, спокойно шел к нам и даже приветственно помахивал над головой кепкой. В другой руке он держал маленький деревянный чемоданчик. - Получил на "Октябрь" назначение, - пожимая нам руки, громко и возбужденно сказал Костя. - Иду с вами в рейс! Ух и набегался же я... - С нами в рейс? Да ты вре... шутишь, Костя. - Ну вот еще, врешь! Иду, и знаете кем? Ма-ши-ни-стом! Машинистом второго класса! Поверить в это было невозможно. Но машина уже работала, и расстояние между бортом и причалом все увеличивалось. Самый лучший прыгун мира уже не смог бы одолеть это расстояние. А Костя все еще был с нами, на "Октябре". Значит, он действительно идет в рейс. - Но как, как ты сумел? - спросил я, радуясь и все еще не веря происшедшему. - Как? - Очень просто, - ответил Костя, вытирая со лба пот. - Правда, не так уж просто. Встретил я утром у пароходства Николая Ивановича. "Взяли бы вы, говорю, - меня к себе на "Октябрь" учеником!" - "А ты где сейчас?" спрашивает Николай Иванович. "На "Канине", - отвечаю. - Только мне бы лучше у вас плавать. Там все-таки мои дружки, Димка и Илько. Вместе веселее. Нас было бы трое, как раз на все три вахты". - "А сколько тебе лет?" - опять спрашивает Николай Иванович. "Шестнадцать", - говорю. "А машинистом второго класса пошел бы ко мне?" Я даже испугался сначала и отвечаю: "Не знаю". Тогда он повел меня в отдел кадров и там сказал: "Если у вас нет людей, то вот я нашел машиниста. Оформляйте! Мы больше ждать не можем. У нас в двенадцать отход". Костя замолчал, снова вытер со лба пот и продолжал: - Ну, я и набегался, пока оформляли. Механик на "Канине" не отпускает, в отделе кадров тоже чего-то ворчат, мол, справлюсь ли. Только пять минут назад направление выдали. Я и сам не верю, все так быстро получилось. И дома не знают, что я на "Октябре", да еще машинистом, и в море иду. Ну, ничего, как-нибудь! Мы-то не пропадем, правда, Илько?! Пока Костя рассказывал, "Октябрь" вышел на середину фарватера и ускорил ход. Мы были опять вместе. ...Мы плывем далеко на север, к Новой Земле. Там пропала без вести "Ольга", там почти десять лет назад погиб мой отец. Если бы найти какие-нибудь следы, хотя бы обломок весла, хотя бы кусочек парусины! Но "Ольга" была у северной оконечности Новой Земли, а "Октябрь" туда подниматься не будет. - Костя, - сказал я, - вот ты и машинистом стал. А через год-два, пожалуй, и механиком будешь! Мы втроем сидели на крышке трюма. Илько мечтательно смотрел вдаль, на горизонт, в сторону клонящегося к морю солнца. Костя тихонько насвистывал. Он уже отстоял одну вахту. - А ведь это совсем нетрудно - быть машинистом второго класса, - отозвался Костя. - Я на "Канине" учеником то же самое делал, проверял и смазывал машину. Только машинистом меня на один рейс взяли. Потом, наверное, заменят. А с "Октября" я все равно не уйду. Учеником, но останусь! - Может быть, мы так всю жизнь вместе проплаваем. Вместе веселее! - Я еще учиться буду, - сказал Костя. - И изобретешь машину, которая и по земле будет ходить, и по воде плавать, и по воздуху летать. Помнишь, ты обещал? Костя почувствовал, что я над ним подшучиваю. - Может быть, изобрету. - Он помолчал, потом повернулся к Илько: - Ты чего такой скучный? - Я не скучный, - ответил Илько. - Так, задумался. На Печору хочется, в тундру. - В тундру, - повторил Костя и хлопнул друга по плечу. - Не скучай! В тундру ты еще успеешь. Еще много рейсов будет и на Печору. Спой-ка нам что-нибудь о твоей тундре!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Я - КОМСОМОЛЕЦ
На другой день на "Октябре" было назначено комсомольское собрание. Меня, Илько и матроса Зайкова принимали в комсомол. Вася Зайков, паренек лет восемнадцати, в прошлом году приехал из деревни и плавал вторую навигацию. Он был застенчив и неуклюж. Работал неторопливо. Другие матросы подтрунивали над ним: - Ишь ты, Вася-то у нас комсомольцем будет. Теперь, брат, поторапливайся, показывай нам пример. А уж мать в деревне узнает, задаст тебе перцу. Такой комсомол покажет - тошно будет! - Ничего, Васька, давай, давай, скорее в начальство вылезешь! Комсомольская ячейка на "Октябре" была маленькая - всего четыре человека, считая Костю Чижова, только что пришедшего на пароход. Я очень волновался, ожидая часа собрания. Мне хотелось после рейса встретиться с Олей. Она увидела бы на моей груди комсомольский значок. В эти дни я часто думал об Оле. Хотелось поговорить о ней с кем-нибудь. Но Илько ее не знал, а Костю я стеснялся и даже немного побаивался. Он мог посмеяться надо мной. Я рисовал в своем воображении, как мы пойдем Олей в кино. Если она согласится, я уже ничего не буду бояться. Я даже буду гордиться. Или мы поедем на лодке. Я стану грести, а Оля сядет на корму за руль. Отлогие волны от пароходов будут раскачивать нашу шлюпку. Может быть, Оля запоет, или я расскажу ей о море, об "Октябре", о первых рейсах. Я вышел из кубрика в надежде найти Илько. На палубе у борта стояли новый кочегар второго класса Бобин и матросы Зайков и Веретенников. Бобин только вчера вместе с Костей поступил на "Октябрь" Мы знали, что раньше он плавал кочегаром первого класса на "Коршуне", но его списали за пьянку и опоздание в рейс. Сейчас Бобин был тоже подозрительно весел. Он что-то говорил Зайкову и громко смеялся. Веретенников, ухмыляясь, молчал. - Говорю тебе, иди и возьми заявление обратно, - услышал я. - Наплачешься ты с этим комсомолом! Я подошел ближе. - Вот заставят тебя "Капитал" учить наизусть, как "Отче наш", - продолжал Бобин, явно издеваясь над Зайковым. - А книжища эта во какая! Он потряс руками перед лицом Зайкова. Зайков оглядывался по сторонам и кулаком тер глаза. - А ты в этом "Капитале" ни одного слова не поймешь. И спросят тебя: "А ну-ка скажи, кто такой Карл Маркс!" - Я знаю, - неуверенно произнес Зайков. - А что ты будешь делать, когда белые опять в Архангельск придут? Тебя как комсомольца первого за ушко и к стенке. - Бобин снова захохотал. Я не выдержал и бросился к нему. - Врешь ты, Бобин, врешь! Не слушай его, Зайков! Бобин открыл рот и с недоумением и любопытством посмотрел на меня. - А это еще что за сморчок? Ты на кого гавкаешь, гальюнная инфузория?! Он схватил меня за воротник, прижал к себе и поднял над палубой. - Оставь его, - сказал Веретенников тихо. - Шум будет. Чего ты связался с мальцом... - Я его оставлю, - кричал Бобин, сжимая мне шею. - Я ему покажу, где они зимуют! Ну как, сладко? Будешь еще, поганец, свой нос показывать?! Вот мы его немного уменьшим! Двумя пальцами он ухватил мой нос и сдавил. Кажется, еще никогда я не ощущал такой резкой боли. Пытаясь вывернуться, я освободил правую руку и с силой кулаком ударил Бобина в лицо. Он отпустил меня и разозленный хотел ударить ногой, но подбежавшие матросы удержали его. Вид у кочегара был страшный. Волосы разлохматились. Из губы на грудь, на сетку каплями стекала кровь. Все еще не придя в себя от дикой боли, я снова бросился на него. Опомнился я уже крепко схваченный Костей и Павликом Жаворонковым. Нас окружила команда. Зайкова и Веретенникова не было. С мостика спускался вахтенный штурман.
* * *
На собрании в красном уголке было восемь человек. Четыре комсомольца, трое нас - вновь принимаемых - и от партячейки старший механик Николай Иванович. Я сидел и мучительно думал о происшедшем, о ссоре с Бобиным. Перед собранием я слышал, как секретарь комсомольской ячейки Павлик Жаворонков спрашивал у Николая Ивановича: - Проводить ли сегодня после всей этой истории? Может быть, день-два переждать? - Нет, ожидать нечего, - возразил Николай Иванович. - Именно сегодня и нужно провести. Первым разбирали заявление Василия Зайкова. Он рассказал свою биографию. Родился в деревне, в семье середняка. Окончил три класса. Потом работал дома: пахал, косил, ловил рыбу, заготовлял дрова. Уехал в Архангельск, поступил матросом на пароход "Онега", а в эту навигацию его перевели на "Октябрь". Не судился. Взысканий по работе нет. Вот и все. - А почему ты хотел сегодня заявление назад взять? - спросил Жаворонков. Зайков, густо краснея, тер рукой глаза и молчал. - Ты хочешь вступить в комсомол? - Не знаю, - пробормотал Зайков. - Поддался этому Бобину, - заметил Николай Иванович. - Слышал, слышал. Мне кажется, что от рассмотрения заявления Зайкова сегодня нужно воздержаться. Не отказывать ему, нет. Но пусть он поработает, пообживется с командой и подумает. А то, видите, он колеблется. Это плохой признак. Насилу тебя, Зайков, не тянут. Ты сам должен все обдумать и понять. А ежеминутно менять свои решения - не дело. Комсомольцы так и решили: рассмотреть заявление Зайкова после рейса. Илько приняли быстро. Все комсомольцы голосовали за него единогласно. Он сидел радостный и немного смущенный. Наконец очередь дошла до меня. Волнуясь, сбивчиво я рассказал о себе. Мне задавали вопросы. - Где твой отец? - Я уже говорил. Он погиб в полярной экспедиции, еще до революции. - А почему ты решил поступить в комсомол? - Я написал в заявлении: хочу помогать партии, хочу быть впереди... Павлик Жаворонков насмешливо взглянул на меня. - А чего это ты драку затеял с Бобиным? - Я не затеял. Это он мне прищемил... и... и потому что он - подлец! Я наклонил голову, боясь, что в моих глазах заметят слезы. Неужели из-за этого Бобина меня не примут? Тут неожиданно робко протянул руку и поднялся Зайков. - Бобин был выпивши и сказал, что когда опять придут белые, то нас, комсомольцев, будут ставить к стенке. - Он и в самом деле подлец! - гневно сказал Николай Иванович. - Что он болтает, тому больше никогда не бывать! А Красов старательно работает на судне и, по-моему, он вполне заслуживает быть комсомольцем. Я плохо помню, как дальше шло собрание. Помню только в конце радостные лица Кости и Илько и их крепкие рукопожатия. - Я комсомолец! - счастливый, шептал я - Я - комсомолец!
ГЛАВА ПЯТАЯ
НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ
К Новой Земле "Октябрь" подходил рано утром. Издали мы увидели высокие величавые горы, которые, казалось, поднимались прямо из моря. Но чем ближе пароход подходил к земле, тем отчетливее было видно, что горы отстоят от берега очень далеко. Кое-где на горах сверкали ослепительные пятна снега. Новая Земля - два огромных острова - находится далеко за Полярным кругом и отделяет Баренцево море от Карского. Берега Новой Земли живописно изрезаны глубокими заливами - губами. В этих заливах мореплаватели находят для своих кораблей хорошо защищенные якорные стоянки. День был ясный, безоблачный. Такие дни на Новой Земле - явление редкое. Заканчивался июнь. Солнце в эти времена в Заполярье ходит по кругу, совсем не опускаясь за горизонт. День продолжается круглые сутки... Читай книги и днем и ночью. И я читал. Читал книги о Новой Земле. Мне хотелось побольше узнать об этом огромном и загадочном острове, вблизи которого трагически закончилась жизнь моего отца. Из книг я узнал, что Новая Земля впервые была открыта новгородскими ушкуйниками. Еще в прошлом веке появились на Новой Земле первые постоянные жители - ненцы, приехавшие из Тиманской и Большеземельской тундры. В ноябре на Новой Земле начинается полярная ночь - сплошная темнота, и солнце за сутки не показывается даже на полчаса. Описания Новой Земли в старых книгах чаще всего были мрачными, отпугивающими. "Одно из действий, - читал я со щемящей сердце тоской, производимых на вас отсутствием здесь деревьев и даже рослой травы, - это чувство одиночества, чувство, овладевающее душою не только мыслящего наблюдателя, но самого грубого матроса... будто теперь только наступает утро мироздания... Совершенное отсутствие звуков, особенно господствующее в ясные дни, напоминает собою тишину могилы". Могила! Может быть, здесь, на этом острове, есть и могила моего любимого отца. Или его могилой стала просто Новая Земля - без похорон, без надмогильного холмика. Или голубые полярные льды, или холодные глубины океана. Но что означает "грубый матрос"?.. Мой отец тоже был матросом. Разве он не мог быть мыслящим наблюдателем?! В моей душе возникало чувство протеста против этого неизвестного мне путешественника, который, видимо, только себя и еще некоторых "избранных" считал "мыслящими наблюдателями". Я не совсем понимал также, что означает и "утро мироздания". Спросил об этом Костю. Он объяснял долго и путано и наконец запутался совсем. - Утро это значит утро, начало дня... А вот мироздание - это значит мировое здание, наверное, самый большой в мире дом... Понимаешь?.. - Понимаю, что ты ничего в этом не понимаешь, - сказал я. - Какое же может быть утро у большого дома? У всех домов утро одинаковое. - А вот пойдем спросим у Николая Ивановича, - упорствовал Костя, хотя и чувствовал, что не совсем уверен в своих объяснениях. Пошли к Николаю Ивановичу, взяв с собой книгу. - Мироздание - это вселенная, весь мир, - объяснил нам старший механик. А под словом "утро" здесь надо понимать начало. - Вот видишь, - торжествующе заявил Костя. - Я же говорил: начало дня, это значит утро... - Новая Земля показалась этому путешественнику слишком пустынной, необитаемой, - продолжал Николай Иванович. - Потому он и сравнивает новоземельскую природу с зарождением жизни на Земле. - А ты спорил еще! - сказал Костя, когда мы вышли из каюты старшего механика. - Ну, кто был прав? - Ты был прав, - усмехнулся я. - "Мировое здание, самый большой дом в мире!" Эх ты, профессор! Поедем-ка лучше на берег да посмотрим это "утро мироздания"! Сейчас уже якоря отдадут. Вначале Костя, судя по его лицу, хотел рассердиться, но потом улыбнулся. - Не будем спорить. Он взял меня под руку, и мы с ним поднялись на палубу. - Где вы были? - спросил встретивший нас Илько. - Я вас ищу, ищу. - Ну как, Илько, похожа Новая Земля на вашу тундру? - Нет, совсем, совсем не похожа. У нас Печора не такая. И тундра у нас совсем не такая, как эта земля. Высокая земля. И где тут ягель? Одни камни. Плохо тут. - Ты вроде этого путешественника, который книжку написал, - смеясь сказал я. - "Плохо". Да ты ведь еще ничего не видел. А что, разве у вас в тундре пальмы растут? - Нет, у нас нету пальмы. У нас есть ягель. А без ягеля оленям нечего будет есть, и они помрут. Плохо! - Вот лучше поедем на берег да посмотрим Новую Землю. Тогда и говорить будем. Загрохотал брашпиль, и якорь стремительно понесся в воду. ...И вот мы впервые ступили на Новую Землю. Но какая это земля! Голые скалы, глинистый сланец. Камни, камни... Неужели здесь нет даже травки? Нет, оказывается, здесь есть мох и трава, правда, тощая и растет клочками. Но на одном из склонов, обращенных к солнцу, мы увидели даже цветы. Это были мелкие незабудки, бледно-желтые лютики, ромашки, колокольчики и камнеломки. Мы даже видели березу и иву. Но назвать деревьями эти тоненькие стебельки трудно. Право, какое это дерево, если оно своими стебельками стелется по земле и их нужно разыскивать, разгребая мох?!.. На Новой Земле много птиц, и хорошему охотнику здесь раздолье. Были бы мы охотниками! Гуси, лебеди, утки, гаги, пух которых очень ценится, и многие другие - настоящее птичье царство! Как нам рассказывали, здесь, на птичьих базарах, собирается около миллиона птиц. ...На Новой Земле пеня ожидало горькое разочарование. Я ехал сюда с затаенной надеждой узнать хотя бы что-нибудь об "Ольге" и о своем отце. Но новоземельцы - и ненцы и русские - ничего не знали и не слышали о судьбе команды "Ольги". Они даже не помнили такого судна. Ведь это было давно - десять лет назад. Сколько воды утекло за это время и сколько произошло событий! А может быть, "Ольга" и не заходила в Белушью губу... Может быть, у них было мало провизии и топлива, и, чтобы не задерживаться, начальник экспедиции решил идти вперед, на север... Костя и Илько хорошо понимали меня. Я знал об этом. Тяжело остаться без отца! Костя помнил, как я вместе с ним мучился, ожидая вести об его отце в тяжелые дни интервенции. Костя оказался счастливцем. Перенесший все ужасы архангельской тюрьмы, каторги на Мудьюге, отец Кости все таки остался жив и вернулся. Погиб в полярном безмолвии мой отец. Умер от тяжелой болезни олений пастух - отец Илько. Белогвардейцы расстреляли отца Оли Лукиной. Мои друзья понимали, почему я был так печален. Вместе со мной ходили по становищу и расспрашивали местных жителей об "Ольге". Но эти поиски и расспросы остались безуспешными.