Я пошел работать учеником токаря в ремонтно-механический цех. В каптерке этого цеха хранились продукты, в основном, сладости и курево. Мы решили почистить каптерку, подобрали ключи и ночью вынесли мешок пряников, двести пачек папирос "Звездочка", около ста пачек махорки, немного сахара и две трехлитровые банки сгущенки.** Участвовали в грабеже я, Мишка и воришка по кличке Горбун. Принесли все это в барак и пировали до утра. Табачные изделия, конечно, припрятали.
* Рыба, водящаяся в советских дальневосточных реках Амур и Уссури.
** Сгущенное молоко.
Наутро началось расследование. Горбун показал на нас с Мишкой. Всех троих посадили в изолятор, в следственную камеру. Вызывали на допрос к оперуполномоченному Петрову. Он сказал мне при очередном допросе: "Я служил у твоего отца, прекрасный был человек, а ты себе таких товарищей нашел. Они же тебя и продали". После этого допроса я просидел еще 20 дней в изоляторе, потом меня и Мишу взяли на этап. Впоследствии я узнал, что по делу об ограблении каптерки Горбун получил пять лет. За его предательство оперуполномоченный пустил по делу его одного, а нас отправили.
Опять столыпинский вагон, подростки и жулики из Нижней Туры - человек 80. Кто-то пререкался с конвоем, требуя воды. Пришел начальник конвоя и сказал: "Сейчас мы тебя напоим". Вытащили пререкавшегося и увели по направлению к туалету. Мы слышали крик, а минут через 20 его возвратили в купе. С великим удовольствием он нам показывал руки, на запястьях которых были видны следы острых зубцов; в некоторых местах сочилась кровь. "Новенькие американские наручники, никелированные, - захлебывался он, чуть-чуть шевельнешься, и они впиваются все глубже и глубже". Нам, конечно, стало завидно, что мы не испытали этого. По очереди мы подзывали к своему купе конвоира, оскорбляли его; нас выволакивали, держали в наручниках и приводили обратно в купе. Так в течение ночи все обитатели купе прошли эту добровольную экзекуцию. Действительно, наручники были никелированные, с острыми зубцами, которые при малейшем движении впивались в тело.
На следующий день мы прибыли в зону, где не было ни одного барака, кроме карцера, и стояло около двухсот армейских палаток. Наступила осень, было холодно. Как всегда, нас проверили по формулярам и запустили в зону, отведя нам две палатки. Мы прибыли в 14-ое отделение Севураллага, на станцию Богословск.
СЕВУРАЛЛАГ
Первые 14 дней был карантин. Нас не выводили на работу, и от нечего делать мы шатались по зоне. За это время пришло несколько этапов из Москвы, Ленинграда, Ростова. Преобладали жулики. Они, как и везде в лагерях, чувствовали себя хозяевами. На этот раз не обошли и меня. Прибывший с нами из Нижней Туры московский жулик Васек потребовал, чтобы я отдал ему все свои шмотки. Я знал, что сопротивляться бесполезно и небезопасно, и отдал ему все свои вещи. Через некоторое время один из пожилых воров, Саша-жид, выиграл у Васька все мои вещи и при нем же вернул их мне, важно заявив: "На, поноси!" Это означало, что вещи его собственность и он дает их мне только поносить, поэтому отобрать их никто не мог.
Выпал первый снег, карантин кончился. Нас стали выгонять на работу. Большинство не хотело выходить за зону. Сбившись около вахты, мы пытались не выйти из зоны. Через некоторое время через открытые ворота зашли конвоиры, человек 40, без оружия. Они валили нас на землю по одному, хватали за ноги и по снегу волокли за зону. А там стояли конвоиры с винтовками, собачники с собаками, и тут уж, волей-неволей, должен был вставать и идти на работу. Привели нас на угольный разрез: уголь добывался экскаваторами с поверхности земли - открытым способом. Мы и там ничего не делали; единственной заботой было развести костер. Начальству удалось вывести нас на работу, но заставить нас работать они не смогли.
Увидев слабость конвоя, мы на следующий день добровольно вышли на работу, задумав при первой же возможности бежать. В течение первых пяти дней мы выбирали удобный случай. И как-то в конце рабочего дня, когда уже стемнело, убежали впятером. Всю ночь проблуждали в реденьких лесах, недалеко от поселка, утром по солнцу вышли на юг. Слышны были выстрелы, лай собак и приближение погони. Мы решили разбрестись по лесу. Я оказался вместе с одним чеченцем, Вахой Чадаевым.
Совершенно изможденные, нигде не останавливаясь, мы прибрели в какое-то таежное поселение, состоящее, может быть, изб из двадцати. В первой же избе нас приняла пожилая женщина. Мы ей все рассказали, она накормила нас и уложила спать. Утром она предупредила, чтобы мы не показывались в поселке, пока не решим, куда идти дальше. Сама хозяйка ушла на работу, ее дочь тоже работала; был у нее сын лет одиннадцати. Ее муж был в 1937 году арестован и погиб в лагере. Это была одна из многих семей, которые были высланы в 1930 году из Северного Казахстана, как кулаки. Здесь, в этом таежном поселке, у них было свое хозяйство: куры, свиньи, коровы, огород. Прожили мы в этой семье дней 20 и, несмотря на запрет хозяйки, решили однажды устроить сюрприз - распилить в ее отсутствие все дрова, находящиеся около дома. Вечером, когда вся семья была в сборе, мать и дочь отругали нас, сказав, что нас обязательно должны были видеть соседи. Хотя в каждой семье были арестованные, население очень охотно докладывало о беглецах, получая за это вознаграждение.
После этого решили на рассвете идти дальше. Хозяйка объяснила нам, где находится железная дорога. Их оказалось две: одна шла к Свердловску, и до нее было километров сто; другая - Транссибирская, до которой было километров триста. По направлению к последней мы и решили продвигаться. Снабдив нас сухарями, солью, самодельным маслом, хозяйка в четыре часа проводила нас из дому.
Снегу было еще немного, мы шли по проселочным дорогам не торопясь. Но как только рассвело, прямо навстречу нам вышли из лесу охранники в военном. Документов, естественно, у нас не оказалось. Тогда они связали нам руки и повели. Шли мы долго. Наконец, добрались до какого-то поселка. Оттуда, посадив в сани, нас доставили в Богословск. Непонятно почему, но нас не били и сразу же посадили в карцер. Карцер был полон ребятами из Нижней Туры - за отказ от работы. Отсидев несколько суток в карцере, я и другие попали на этап.
Прибыли мы на станцию Карелино. Нас приняли в зону, отвели отдельный барак, разделенный на две секции. Барак находился недалеко от карцера.
В первый же день к нам в барак пришел начальник комендантского лагпункта седьмого лаготделения Севураллага Бестужев (впоследствии мы называли его просто Махно). Он сказал, что работа здесь - только лесоповал, что мы будем находиться под усиленным конвоем, и чтобы мы забыли о побеге, "а не то я из вас сделаю керченскую сельдь - черную и без головы".
В лагере, кроме нашего этапа, находились исключительно заключенные по политическим статьям. Многие бригады, которые жили в отдельных бараках, были сформированы по национальному признаку. Так, были три корейских бригады (корейцы были арестованы еще на Дальнем Востоке, а позже их семьи были переселены в Среднюю Азию); немецкие бригады, состоявшие из немцев Поволжья и немцев, проживавших в кавказских колониях Люксембург и Елендорф; грузинские (бригадиром одной из них был сын А. Енукидзе - Петр), причем мингрельцы были в отдельной бригаде; кубанские бригады - рослые казаки; кабардинские, казахские, чеченские бригады. Остальной контингент был разношерстный и работал в основном на подсобных работах. В лагере был небольшой барак для женщин (около 30 человек).
Спустя почти тридцать лет помню, какие работы были на лесоповале. Повал леса, выноска его к лежневой узкоколейке, вывозка леса на биржу. Биржа была у железной дороги и представ-ляла собой рабочую зону оцепления в квадратный километр. На бирже складывался лес - долготье. Всю зиму по санно-лежневой дороге приходили комплекты - большие сани с лесом. Бревна были длиной 6 метров 57 сантиметров; их разделывали на коротье, швырок 0,75 м.; на дрова - полтора метра; на рудничную стойку - от 1 метра 10 сантиметров до 3,5 метров. Осина шла на спички и на клепку; береза - на катушку, ствольную накладку и ружьевую болванку, а комлевой кряж: - на лыжную болванку. Пиловочник шел длиной 5,5-6,5 метра, шпальная болванка 2,75 метра.