Сперва ей показалось, что это был тот самый черный пес, который увязался за не несколькими часами ранее. Но всмотревшись, она увидела Валеру и поняла, что спасена, обмякла и отдалась пустоте, которая торопилась заполнить ее.
Прежде чем упасть в его объятья, женщина отчетливо увидела крохотный огонек внутри себя, едва заметный – это была любовь. Банальное, примитивное чувство, древнее как сама жизнь, которое разжег в ней далеко не идеальный человек. Этого открытия она уже вынести не смогла. Не было сил сопротивляться чему-то, не было сил думать – больше она не пошевелила бы и пальцем, даже чтобы спасти собственную никчемную жизнь.
Ольга закрыла глаза, обняла крепкую шею возлюбленного и прижалась к нему горячей щекой, полностью расслабившись. То, что происходило потом, было неважным, неизбежным и естественным, как естественно любое безумство, учиненное человеком по доброй воле.
И ни разу за ту длинную, самую странную ночь в ее жизни, женщина не вспомнила о раненом подростке, которого патруль головорезов Ворчуна так и не нашел.
*****
Павел видел кошмар, избавиться от которого не мог.
Это был один из тех редких снов, которые не скрывают своей иллюзорной природы и не пытаются убедить спящего в реальности чудных действ. Но ощущения, навеянные видениями, не становились от того слабее, прочно удерживая потревоженное сознание в своем плену. Проповедник был напуган и начал паниковать, когда сознание стало глубоко погружаться в в навязчивую фантазию. Несмотря на все усилия, он не просыпался и не в силах был прервать бесконтрольность событий абсурдного мира, чья непостижимая логика затягивала разум.
Сон окончательно затмил реальность, открывая неестественную новизну восприятия.
– Черт с ним... Я сам этого хотел,– сдался Павел.
Ему почему-то вспомнилось мучительное ожидание последних дней, новые жертвоприношения, значительно пополнившие паству, дух сомнений, поселившийся в нем, и упрямое молчание божества. Он видел Его, чувствовал, направлял к Нему верующих и возносил молитвы, но так и остался один, не признанный, не услышанный. Проповедник не понимал Воли, которая игнорировала его, не понимал, что могло отвратить милость Высшего существа: почему Оно не говорило с ним, не направляло, почему не открылось. Ему верили, за ним шли, но сам он не знал, куда вести людей, к чему готовить, чего обещать или требовать – что нужно было божеству от преданных слуг.
Поэтому Павел был готов поддаться увлекающему сновидению, которое не лишало его остроты понимания, словно это был и не сон, а глубокая медитация или сомнамбулизм, пришедший извне. Так могло случиться долгожданное обращение Его. И человек доверился ощущениям, которые напугали бы любого неподготовленного, лишенного истинной веры, но только не его, рассчитывающего на встречное откровение.
И откровение пришло.
Сперва, он увидел звук, чего никогда раньше с ним не происходило: нельзя было даже сказать определенно, присутствовал ли когда-нибудь в его видениях цвет, но зато теперь окрасились и звуки. Твердые и ощутимые они имели и размер, и вес, и еще что-то, чему не было названия, а главное, двигались, выстраиваясь в хороводы, объединяясь в нечто большее или дробясь на визгливую мелочь. Проповедник прикасался к звукам, жонглировал ими, чувствуя пальцами упругость их тел, закручивал в вихри, из которых рождались мелодии, неуемные и игривые.
И тогда пришла пугающая мысль, что за бессмысленной радостью шумов, воплощенных перед ним, прячется то, за чем он пришел. Стало ясно, что пестрый праздник уводил прочь, отвлекал, зазывая в западню. Суета каплевидных звуков не была более безобидной и приятной: цвета налились ядом, а гул заполнился опасностью. Кричащие твари засуетились, замелькали перед глазами, закрывая своими ледяными тельцами какую-то правду. Они были очень холодными, и холод этот был везде, он даже стал обволакивать паутиной неугомонных уродцев, теперь уже звонких и хрупких, толкающихся с хрустальным перешептыванием.