Было немного странным, глядя на сырую стену подвала, видеть кроме нее и плоды собственного воображения. Причем так отчетливо, что можно было рассмотреть дрожащие усики гусеницы на выеденном листочке. И сама реальность при этом никуда не пропадала, не отодвигалась на второй план, а сосуществовала рядом. Впервые за всю ее жизнь мир вокруг девушки был цельным! И ее фантазии, ее воспоминания были такими же настоящими и осязаемыми, как холодный осенний сквозняк, мечущийся низом, как горячий бок собаки, которая жалась к ней, часто дыша. И все это было одним неделимым целым!
Ни к собственной мудрости, ни к новым дарованиям, которые продолжали множиться и совершенствоваться, Ирина еще не привыкла. Но и удивляться чудесам перестала. Ей вдруг вспомнилась мелочная суетность быта, бессмысленные идеи и цели, бездарно обустроенное общество. Неприятная дрожь прокатилась по телу.
Самка колли, почувствовала эту волну и, сбив свое дыхание, на мгновение спрятала язык в пасти. Повернув голову к девушке, она долго смотрела, словно вслушиваясь, а после тяжело поднялась и перешла к другому боку своей соседки, где и улеглась вновь. Несчастное животное едва справлялось с грузом, который ей приходилось носить в себе, и Ирина почувствовала прилив неизвестной ранее нежности и волнения.
Многое изменилось в ней, многое изменилось вокруг, но это более не беспокоило. В будущем была определенность, которой она не знала и не понимала, но хорошо чувствовала. Видимо, нечто подобное ощущали и другие девушки, нашедшие укрытие в странном подвале. Они никогда не разговаривали между собой и не знали даже имен, но искренне любили друг друга и готовы были разделить тепло с сидящей рядом. Они ждали! Они все ждали! Если бы Ирина захотела, она бы смогла понять, зачем здесь и что с ней происходит, но то, чего она ждала, было важнее понимания. Оставалось всего несколько дней, а пока она наслаждалась покоем. Она грезила. Ее состояние изменялось лишь изредка, когда в подвал спускался Он, принося пищу и воду. Его появление по-настоящему волновало и будоражило всех, но было слишком скоротечным, чтобы окончательно разбудить.
Девушка обхватила колени руками и опустила на них голову.
Ей вспомнилось какое-то лето. Оно было жарким и душным. Редкие порывы ветра лишь дразнили, но не охлаждали воспаленную солнцем кожу. Она торопилась пересечь широкое пшеничное поле, чтобы укрыться от зноя в тени перелеска, однако плохо протоптанная тропинка бугрилась неровностями, которые вынуждали часто спотыкаться и ходить неровными шагами. А вокруг гремел мир насекомых. Когда что-то звонко пролетало мимо с растопыренными лапами или выползало поперек дороги, шевеля усищами, она вскрикивала и отскакивала в сторону. Когда склонившийся к земле колосок мягко задевал обнаженную ногу торопливой девочки, она в панике ударяла ладошкой по «укушенному» месту и готова была разрыдаться от отчаяния. А солнце было неумолимым, и ветер-предатель шумел в деревьях, раскачивал волнами пшеничную ниву, но саму ее обходил стороной, едва-едва двигая жар вокруг покрасневшего лица.
Все были против нее! Ирина не выдержала и бросилась бежать со всех ног, рискуя после очередного ухаба покатиться кубарем в пыль, кишащую жуками, оцарапаться об острые стебли пшеницы. Но ей везло: она сама была ветром, она разгоняла крылатых тварей и быстро приближалась к перелеску. Все ближе и ближе. Когда лес принял ее в свои объятия, туча закрыла солнце, и настоящий ветер, а не тот полевой баловник, налетел с угрюмым напором, развевая легонькое платьице. Это не было совпадением! Она дышала тяжело, вбирая вкуснейший запах летнего леса.
Таким было настоящее счастье...
Ирина настолько увлеклась воспоминаниями, что не заметила, как в абсолютно безветренном подвале, где едва живут сквозняки, ее красивые черные волосы развевались так, словно их трепал ураганный ветер, а затхлую сырость подвала разбавил яркий аромат пшеничного поля...
И это не было иллюзией…
*****
Мазур долго стоял на пороге в нерешительности, прежде чем обратился к Ольге.
– Церемония закончилась,– сказал он.
Женщина смотрела в окно, стоя в глубине комнаты, утопающей в вечернем полумраке. При таком освещении черты лица казались еще мягче и придавали вид несколько романтичный и печальный.
– Я знаю,– тихо произнесла она.– Здесь все было слышно.