– Ну, конечно же!– Ольга придвинула свое лицо к его пустым глазам.– Где мне было сразу это понять? Ты же одинокий! Один! Тебе даже не с кем поговорить, и ты киснешь сам в себе! Ты обречен на недоразвитость. И ты нашел выход! Ты раздробил себя на кусочки, чтобы возродиться в людях. Ты хочешь увидеть мир нашими глазами. Ты хочешь украсть у нас все! Нашу подлость и праведность, предательство и верность, цинизм, любовь – весь набор чувств, эмоций, пороков, которые мы вынашивали и формировали тысячи лет! Хочешь научиться врать! Ведь у тебя ничего этого нет!
Прототип молчал.
– Вот уж не думала, что такое может кому-то понадобиться. Так значит, ты войдешь в мой мир десятком или сотней младенцев. Они будут сильнее и умнее человеческих да плюс к тому получают доступ в сокровищницу наших таинств. И ты после этого говоришь, что не паразит? Ты самый грандиозный паразит в истории! Ты собираешься потребить то, из чего сотканы души! Ты станешь не просто человеком, а гибридом со множеством лиц! Знаешь, что это означает? То, что я беременна, негодяй! Беременна от тебя! Ты обманом пришел ко мне в образе любимого человека…Поздравляю, в тебе больше человеческого, чем тебе кажется.
Тяжелый камень упал у нее с груди. Она произнесла вслух то, в чем боялась себе признаться. Все встало на свои места, и теперь можно было не прятаться от самой себя. Это и было самым важным...
– Знаешь, я часто представляла себе этот разговор, словно знала, что он предстоит. Я спорила с тобой тысячи раз, изобличала, обвиняла, выносила приговоры, не зная, что ты или кто. Я воображала твой характер, твой извращенный ум, полный агрессии и преступных замыслов. Но кто бы мог подумать, что ты просто пустышка, что в тебе вообще ничего нет. И ты не можешь даже полноценно подражать людям. А ведь все наши представления о разумной жизни базируются на заблуждении, что она должна быть подобна нам. Только сейчас я понимаю вклад в мою личность истории человечества: интрижки, заговоры, дворцовые перевороты, измены – все это наследство, пришедшее с прочими прописными добродетелями. Все человечество порочно по определению, а ты, как это дико не прозвучит, чист и невинен, не имея представления об источниках морали – о Добре и Зле.
Ольга была полна открытий и прозрений. Она готова была говорить бесконечно, потому что теперь человечество предстало перед ней совершенно обнаженным, лишенным таинственного ореола. И она увидела слона!
...Когда-то давно три слепца захотели узнать, что есть слон. Один взял его за хвост, и сказал, что это веревка. Другой обхватил ногу и сказал, что это столб. А третий потрогал хобот и сказал, что это змея...
Она, наконец, увидела слона! Впервые она смогла окинуть взглядом всю цивилизацию. И это было настолько впечатляющим, что поток эмоций просто взорвался в ней.
Она открыла было рот, чтобы излить возбуждение своему диковинному слушателю, но холодный душ разочарования погасил триумф прозрения.
Ольга была одна.
Гудящая трансформаторная будка оставалась бесконечно пустой, как черная пропасть под ногами. Эта комната была дырой в пространстве и времени, воронкой, которая способна впитать в себя любого. Женщина не была готова к таким переменам. Ее швыряло из стороны в сторону как размокшую древесную щепку, сколотую с тонущего корабля в самый разгар бури.
Она видела и бурю, и океан, но это была уже не та водная стихия, которой она могла восхищаться. Женщина была подавлена и напугана. Она всматривалась во тьму комнаты, и эта тьма колыхалась, падала на нее массой воды, пенилась волнами, выла штормовыми ветрами. И чем больше Ольга говорила себе, что это бред, навеянный нервным расстройством, тем ярче становилось присутствие бушующего океана. Она не могла противиться ритму танца, настороженно вступив в бегущую воду. Это действительно был танец. Сложные, но зажигательные па кружили в вихре водоворотов, подбрасывая к стонущему небосводу и опрокидывая в бездну глубин. Океан был внимательным и страстным партнером, полным энергий и желаний. Он пылко сжимал ее тело и заботливо срывал с него жар прохладными объятиями. Его соленое дыхание обдувало лицо, а непрерывный захлебывающийся шепот жег уши. Он был груб, но нежен. Пошл, но галантен. Он был идеален, но недоступен. Женщина томилась по нему, льнула к прикосновениям, и не могла удержать вальсирующего и дразнящего, не могла ухватиться за его плоть, вслушиваясь в шелест прибоя, который прикрывал наготу его совершенного тела.