Появились новые неприятные ощущения, наполняя нутро слезливой печалью. Очень многое изменилось, и перемены эти были неправильными. Ольга не могла понять, куда делись пусть озабоченные, но добродушные люди с улиц, словно чернила осенних туч влились в них, принеся с собой злобу и ненависть. Куда подевались смеющиеся дети и беззаботные зеваки, снующие по городу? Почему веселый гомон и дорожный шум сменились настороженной тишиной, способной задушить своим безмолвием.
Ей надоело видеть, как на фоне всепоглощающего равнодушия на глазах умирают случайные люди, незаметно исчезая из жизни по правилам какой-то безумной игры, которая закручивала в свой круговорот все больше и больше участников. Она сама играла по неизвестным ей правилам, неся боль и страдания, ломая судьбы, убивая. Свой суд вершила неизвестность, влекущая в пучину будущего, и это было противно. Казалось, откажись она от своего назначения, останься скромным оператором в дорожной полиции, и всего этого можно было избежать. Не было бы хаоса, злополучной давки в центре города, невероятного монстра, чей кровавый след приметен даже на фоне происходящего в городе.
Ольга не знала, как относиться к тому, что происходило вокруг и с ней. И та неизвестность, которая теперь царила в ее жизни, во всем ее мире, оставалась самым большим и неведомым доселе страхом. Женщина не понимала ни себя, ни действительности.
Ей казалось, что она не сомкнула за ночь глаз, но пробуждение было, бодрящее, придающее силы, как в любое другое светлое утро, и ночные кошмары, как это часто бывает, отступили в тень, предоставив временно свои владения новым настроениям.
– Доброе утро. И завтрак в постель,– объявил полицейский, усаживаясь рядом.
Он извлек из-за пазухи сверток, где были аккуратно уложены несколько яблок и пары подсохших тостов с сыром.
– Да ты добытчик,– благодарно прокомментировала Ольга, приступая к трапезе.
– Это, конечно. А сколько у меня еще достоинств! Ты бы слышала, как я пою!
– Умеешь петь?
– Нет. Но ты бы слышала, как я не умею петь!
Женщина улыбнулась:
– Твои шутки под стать нашему жилищу.
– Не горячись. Это еще не худший вариант. Но ты права, стоит поискать что-нибудь понадежнее. Этим и займемся сразу после звонка советнику.
Полицейский потянулся к своему чемоданчику и извлек из него один из телефонов.
– Одноразовый,– пробормотал он.– После использования можно кому-нибудь лихо продать как новенький.
– Подожди, а что собираешься ему рассказывать?
– Какая разница? Он же сказал связываться не реже, чем раз в сутки. Позвоним сейчас, и целые сутки проведем спокойно. А для начала поведаем про твоего ученика и то, какой необычайный наш монстр по его словам. Или этого мало?
– Нет, но я думаю, нам нужно сперва обсудить свои предложения к нему,– несмело предложила женщина.– И, когда выработаем какой-то план, позвоним.
– Какие предложения и какой план?– озадачился эксперт, внимательно всматриваясь в напарницу.– Что-то у нас осталось невыясненным?
– Но то, что мы узнали от Гранковича, слишком серьезно и неоднозначно.
– Погоди-погоди. Разве не ты вчера вечером до хрипоты доказывала мне всю абсурдность его заявлений, уличая в противоречиях, смеялась мне в лицо, когда я вступался за Змея, и, в результате, убедила не принимать всерьез ни одного его слова, кроме сведений, полученных о местонахождении базы? Разве не ты называла его недоразвитым школяром с амбициями горы Фудзияма, а меня безграмотным неучем, который верит в Санта Клауса?
– Ну, я не отказываюсь от своих слов, но поговорить еще раз, на свежую голову, не помешает,– не унималась Ольга.
– И от слов о Санта Клаусе не отказываешься?
– Как раз от этих откажусь – он, бесспорно, существует, и твое ожидание его прихода каждую зиму прекрасно.
– То-то же,– успокоился полицейский и уселся удобнее.– А теперь расскажи, что из слов Змея может оказаться правдой.
– Все,– тихо констатировала женщина.
– Как все?! Ты же сама, глядя ему в глаза...
– А что мне оставалось делать?! Восторженно хлопать в ладоши, как шестнадцатилетней дурочке при встрече с кинозвездой или попросить у него автограф?