Имей он состояние мистера Крампа… после встречи с торговцем мечты о деньгах совершенно вытеснили из его сознания мысли о каких бы то ни было плотских утехах.
За весь оставшийся день он холодно и отчужденно обменялся кое с кем парой дежурных любезностей, предпочитая иллюзорные фантазии действительности. К тому же Хоуп хотел подготовиться к встрече с дочерью.
Его продолжали мучить кошмары, и борьба Джона Августа, которую, как он думал, ему удалось разрешить в Баттермире, снова начала напоминать о себе. Возможно, новое возвращение Августа сулило ему еще большее смятение, нежели раньше, и полковник боялся заснуть. Облегчение принес опий, добавленный в бренди.
Раньше он верил лишь в плотскую любовь, однако все его романы сводились лишь к коротким интрижкам, никаких постоянных связей, но случалось, и такие короткие связи являлись ключом для всех будущих возможностей.
Лежа в постели и прислушиваясь к тихим шорохам уснувшей гостиницы, он интуитивно ощущал, что Сильвия была для него совершенно доступна, возможно, она тоже не спала в этот самый момент. Однако он усилием воли выбросил из головы эту мысль: последний лучик добродетели, которая снизошла на него на перевале Хауз-Пойнт. Важней было другое: Хоупа беспокоил ее отец. Полковник был почти уверен, что хитрая лиса использует Сильвию в качестве наживки, чтобы поймать на крючок богатый улов. Более того, утром прибудет дочь Крампа. Все эти соображения подталкивали его к отказу от требований плоти. Он накажет свою похоть: он задушит и уничтожит греховное стремление, он сломит его…
Однако уж поздно ночью он проснулся от собственного крика. В жутком кошмаре ему привиделось, как неуловимые, ужасные существа, выбравшиеся из-под гигантских, заросших мхом валунов, поползли по его ногам, впившись в белую кожу, и принялись влажными ртами высасывать его кровь, а прямо над его лицом свисали веревки, снасти, сети и гигантская провисшая паутина завязанных и покрытых сплошными узлами конопляных лесок. Неспешно покачиваясь, они опускаются все ниже, стремясь захватить его в ловушку, откуда-то доносится детский плач. И куда бы он ни посмотрел, всюду жадные женские рты и никаких других черт, только рты, мясистые, багровые, точно слива, языки, зубы, белые, как пена на падающей воде, и руки, крючковатые, с черными ногтями. Они ползут к нему по одежде, по груди, по лицу — и вновь детские крики, — разрывая кожу на его голове до самого черепа…
Он поднялся, подошел к туалетному столику и плеснул водой из таза на лицо и грудь, чувствуя, как холодные струйки успокаивающей прохладой стекают по разгоряченной коже. Он высунул голову в окно, пытаясь успокоить разгулявшиеся нервы, и даже постарался разобраться в ночных звуках. Кроме сов, он ничего больше различить не сумел, и собственное невежество привело его в смятение. Ему захотелось убраться подальше от этого места, от этой долины, из этого края, из страны, из собственной одежды, и вообще из удушающе ядовитой, связывающей по рукам и ногам Англии…
— Наша дочь, — представил мистер Крамп скромно. Миссис Крамп стояла на заднем плане и слегка покачивала головой.
Хоуп улыбнулся и снова улыбнулся.
— Как поживаете? — произнес он и протянул руку.
— Хорошо, благодарю вас, сэр, — ответила она и присела в хорошо разученном книксене.
Он подумал, что ей, должно быть, около шести.
Позже, этим же днем он вытянул из благодарного мистера Крампа чек на пятьдесят фунтов, объяснив свою просьбу тем, что его старший брат «граф» и сам он взялись за реорганизацию управления банком. Конечно, в свое время он обязательно разрешит все эти проблемы, однако лучше всего сделать это по приезде в Ливерпуль, а пока у него возникли некоторые затруднения.
— Сущность моего затруднения, мистер Крамп, как и вашего, — этот поистине райский уголок. — Он театрально огляделся по сторонам, выражая совершенную беспомощность. Они как раз неспешно направлялись к Элтеруотеру. — Поверите ли, мистер Крамп, это можно сравнить только лишь с пагубной привычкой. Хуже табака или даже алкоголя. Может статься, правительству следовало бы предпринять кое-какие меры, возможно, моему другу мистеру Питту стоило бы ввести налог на природу, как его отец ввел налог на джин.
Мистер Крамп сконцентрировал внимание на этом замечании, стремясь запомнить его, а затем слово в слово передать жене. Возможно, употребить его где-нибудь еще. Он бы обязательно упомянул первоисточник — плагиат никогда не прельщал его, — однако ему всегда было так трудно поддерживать вежливую беседу, уж слишком скуден был список тем, о которых он имел хоть какое-нибудь понятие. Цифры, факты, тоннаж, хранение продуктов, перевозка по морю, продажа, коммерция, соединившая континенты, — все, что было романтичного и дорогого в его торговле, невероятным образом кружило ему голову и оставалось его единственным удовольствием в этой непростой жизни. Но подобные разговоры выходили за рамки светских бесед.
— Пришел, увидел и был побежден, если перефразировать великого Цезаря, — произнес Хоуп.
Любопытно, но его весьма интенсивные физические упражнения вовсе не облегчали прогулки по сельской местности, и теперь, преодолевая легкий подъем, он задыхался.
Полковник продолжил, надеясь, что мистер Крамп не так уж часто слышит подобные тривиальные остроты:
— Меня впечатляют контрасты. Когда я был в Египте, я думал, будто вся страна — это лишь солнце и пустыня, бездонные небеса и голый песок и что во всем свете не сыскать ничего более царственного. Я понял, почему пирамиды такие гигантские и величественные. Просто в тех краях нет ничего примечательного. Люди вынуждены были возводить монументы и памятники, и все это, насколько я понимаю, лишь ради того, чтобы разнообразить природный ландшафт. Однако здесь природа и сама позаботилась о пейзаже и о памятниках, здесь их великое множество. Как говорят поэты: «Он не мог сочинить ни одной строчки, и потому он остановился и посмотрел вниз, на гладь озера, предавшись унынию, но в то же время разумом постигнув, что картина сия по силе своей не уступает двустишию, сочиненному пиитом».
Мистер Крамп выразил согласие сдержанным кивком, тоже глядя вниз. Хоуп еще несколько минут стоял на месте, давая отдых ногам и восстанавливая дыхание.
— В здешних местах мне особенно нравятся люди, — заметил мистер Крамп, воспринимая молчание полковника как явное неодобрение. Торговец и сам прекрасно понимал, что ему не мешало бы получше следить за беседой и поддерживать ее. — В городах люди теперь все больше занятые или уставшие. Убогие души или же несчастные и пустые, у них и времени-то не находится на такое вот умиротворенное созерцание всего сущего. А ведь оно именно и является лучшей частью нашей жизни и нисколько не зависит от общественного положения или же от происхождения. Оно доступно как самому бедному крестьянину в такой вот отдаленной провинции, так и важному джентльмену, который занимается большой политикой. И я убежден — или в достаточной мере был убежден в том раньше, — что подобное блаженство зависит от влияния места, в котором рожден человек и в котором он прожил всю свою жизнь…
Поскольку мистер Крамп отклонился от той темы, что придумала для него жена, Джон Август предложил вернуться к разговору, невольно подслушанному в конюшне этим утром.
Оказывается, недавно в этой райской долине случилось удручающее событие. Беда произошла с местным жителем, которого в долине многие знали. С молодых лет будучи хорошим работником, он в свое время выучился на каменщика, женился, как только закончил обучение, девушку взял из соседнего Райдела, и у них было пятеро детишек. Война самым жестоким образом вторглась в их семейное счастье, и временами он был принужден жить в холмах, присоединяясь к группам рабочих, которые строили ограждения вокруг пастбищ. Однако такая жизнь вдали от семьи не слишком его радовала, а уж домочадцы тем более страдали от такой разлуки, но, несмотря на все его усилия, даже этого заработка не хватало на семерых. И все же он умудрялся с огромной экономией вести скромный, но достойный образ жизни. Затем он заболел и несколько месяцев подряд и вовсе не мог работать — траты на лекарства, рост долгов, его совершенная беспомощность. Ему пришлось вернуться к работе, как только он поднялся на ноги, но бесконечные испытания превратили его, как выразился человек с конюшни, «в ходячего скелета». Все в Грасмире восхищались его независимостью, он не признавал никакой жалости и отвергал любую благотворительность, даже если она исходила от членов прихода. Люди побогаче с нежностью рассказывали о довольно худых, но все же красивых, здоровых детях, таких спокойных и послушных. А родители продолжали бороться… На прошлой неделе их обоих обнаружили в постели мертвыми. Создавалось такое впечатление, что в своем стремлении накормить детей они отказывали себе в еде и питались травой.