Из лачуги пришлось выбираться на ощупь, по аккомпанемент издевательского хохота.
Как показалось красавцу, смеялись двое.
Он отбежал от хижины, отряхнулся. Все – руки, лицо, одежда, мешочек с пергаментами – ужасно смердело. В сердце красавца бушевала ярость. Как работать в таком виде? Его же ни в один дом не пустят. А до куновской харчевни еще шагать и шагать.
Бормоча ругательства, красавец двинулся прочь. Он еще вернется. Не сейчас, ночью. Заветная коробочка полна, упрямцы на этот раз почти не попадались. А чтоб наверняка, он дозу вдвое увеличит.
Посмотрим еще, кто в дерьме окажется.
Харчевня Куна стояла у самой границы и издавна пользовалась славой надежного убежища для всякого сброда. Красавец обычно держался от таких мест подальше. И заработать не заработаешь, и неприятности наживешь. Но на много лиг приграничной полосы больше постоялых дворов не было, а красавцу нужно было отдохнуть перед обратной дорогой.
Он уселся на лавку, поближе к засиженному мухами окну, потребовал баклажку пива и только приготовился скуки ради приударить за хорошенькой служаночкой, как дверь харчевни слетела с петель.
Все головы повернулись к входу. Красавец испуганно приподнялся. Пальцы его судорожно стиснули горлышко баклажки.
В дверном проеме стоял чернявый. Его балахон был помят и испачкан, волосы всклокочены. Бледен он был необычайно, что в сочетании с неимоверной худобой делало его похожим на мертвеца. Посетители харчевни, люди в большинстве своем бывалые и неробкие, зашушукались по углам. По спине красавца потекла струйка пота.
Один Кун, трактирщик, невозмутимо разливал пиво.
– Ты! – выдохнул чернявый, и красавец, внезапно обессилев, плюхнулся обратно на лавку.
Кун покачал головой.
– Только не в помещении, Нитачох, – сказал он с укоризной. – Мы же договаривались.
Красавец сам не понял, как чернявый оказался возле него. Он почувствовал только, как тот схватил его за плечо – холод пальцев ощущался даже сквозь плотную ткань плаща – и выволок его из харчевни вместе с баклажкой.
– Ты что мне подсыпал, скотина? – прошипел чернявый.
Плечо красавца он так и не выпустил – держался за него, чтобы не упасть.
Красавец сразу осмелел.
– Что-то вы меня с кем-то путаете. Я лошадок страхую. Заходил к вам на днях, а вы не пожелали.
Чернявый тяжело дышал и покачивался.
– Не передумали? Как лошадка поживает? Хорошая у вас лошадка, первоста…
– Нет у меня никакой лошадки, идиот! – ругнулся чернявый. – Это я был, я! Ты не лошадь потравил. Ты меня чуть на тот свет не отправил!
Красавец попятился.
– Это как? Как это? Чего-то я вас не понимаю.
Чернявый улыбнулся, обнажив бледные десны. У красавца подкосились ноги.
– Понял теперь, с кем связался? – прошипел чернявый.
– А я то… я только лошадок… – забормотал красавец, чувствуя, что слова, с которыми у него никогда проблем не было, вдруг где-то в глотке застряли.
Что-то зеленое мелькнуло в руках чернявого, послышалось неясное, угрожающее ворчание, и красавец с ужасом понял, что ни словечка сказать не может, а из его рта вырывается почему-то лошадиное ржание…
Конь испуганно всхрапнул и проснулся. Пугающего зеленого мелькания больше не было. Вместо грязных стен харчевни Куна – дощатая перегородка конюшни, вместо кислого запаха пива из баклажки – вонь нечищеного стойла, вместо пьяного хохота завсегдатаев – нежное ржание сентихветской кобылы, успокаивающей своего жеребенка.
Это было отвратительно.
Конь уткнулся лбом в перегородку, не замечая, что пшеничная челка застряла между досок. Из черного глаза вниз покатилась слезинка.
Шум в аукционном зале для острого слуха жеребца был невыносим. Он мелко подрагивал в крепких руках конюшего, силился выглянуть из-за занавески, отделявшей аукционный зал от загона. Но в зале было темно, яркий свет горел лишь над площадкой, куда выводили лошадей, и жеребец только зря напрягал шею и терпел тычки конюшего.
Торги шли быстро. На концегодичных ярмарках товар был заурядный, покупатель – небогатый. Здесь хотели не диковинку прикупить, а заплатить поменьше, поэтому торговались мало, цену не набавляли.
Жеребец волновался. Тревоги прошлой жизни остались в прошлой жизни. В этой нужно было думать о будущем. А будущее любой лошади в хозяине. Достанешься низверскому земледелу, будешь всю жизнь в поле пахать. Сигмеонский воин из сражений не вылезает, гентурийский разбойник заставит торговые караваны догонять. Шильды скачки обожают, у них хорошему жеребцу и почет, и корм, но и побегать придется немало…
По любому стоило прикинуться полудохлой клячей. Если повезет, купят на племя. На что еще годится статный красавчик, который еле ноги волочет?