Они медленно въехали в лес. Тот был густой и выглядел диким, но лошади могли пройти между деревьями. Под кронами царила зловещая тишина, будто все живое вокруг в страхе затаилось, чуя поблизости нечто злобное и опасное. Некого монстра.
Ратибор посматривал по сторонам, дабы не прозевать приближение опасности. Артур нервно тискал рукоять боевого топора, и, судя по его влажному лицу, интенсивно потел. И на это у него были причины. Ратибору тоже было не по себе. Он подумал о том, что, возможно, излишне погорячился, решив ехать сюда, дабы сразиться с неведомым чудовищем. Им, пожалуй, стоило бы бежать. Не уезжать, а именно бежать, бросив повозку, бросив все имущество. Просто сесть на лошадей, забрать Машку, и мчатся прочь, без оглядки, пока скакуны не падут под ними от усталости.
– Здесь так тихо, – прошептал Артур, и в голосе его звучали нотки неприкрытого ужаса. Он был не просто напуган, его буквально трясло.
Ратибор для себя решил так – они немного осмотрятся здесь, скорее для успокоения совести, чем с целью что-то найти, а затем вернутся в лагерь. И обратятся в бегство. Самый лучший поединок тот, которого не было – так вроде бы говорили то ли самураи, то ли шаолиньские монахи. Возможно, это правило работало не во всех ситуациях, иногда просто необоримо пустить в ход кулаки или оружие, но при столкновении с неведомым и могущественным чудовищем так и следовало поступать. Бежать. И это никакая не трусость. Когда человек бросается с кулаками на снежную лавину или пытается лбом остановить летящий ему навстречу железнодорожный состав, это не храбрость, это идиотизм. Таким же идиотизмом была бы попытка тягаться с неведомым монстром, лютующим в этих землях.
Ратибор уже хотел повернуть обратно, когда Артур, приглушенно вскрикнув, указал рукой куда-то вперед. Вождь повернул голову в указанном направлении, и увидел среди деревьев какое-то темное пятно, формой напоминающее человека. Это пятно висело метрах в двух над землей, словно зацепившись за ветви руками и ногами.
– Что это? – простонал Артур. – Ратибор, что это?
Голос его дрожал, сам Артур выглядел так, будто намеревался с минуты на минуту грохнуться в обморок.
Им обоим, в равной степени, не хотелось подъезжать ближе, и выяснять, что же они заметили. Но Ратибор, взяв себя в руки, тронул лошадь вперед. В конце концов, разве мало уже ужасов они повидали? Еще один ужас едва ли их впечатлит.
Но он ошибся.
Артур начал блевать прежде, чем успел понять, что происходит. Рвота, выскальзывая изо рта щедрыми потоками, падала на его грудь, забиваясь между звеньев кольчуги, орошала лошадиную спину и большими каплями сыпалась на землю. Он зашатался в седле, явно собираясь выпасть из него, и Ратибор в самый последний момент успел подъехать к соратнику и придержать его рукой. Вождя не вырвало, но он был близок к этому. Сам удивлялся, каким чудом сумел удержать в себе содержимое желудка.
Привязанный за руки и за ноги к ветвям близко стоящих деревьев, перед ними предстал похищенный ночью Петя. Точнее, предстало то, что осталось от Пети. А сталось от него негусто.
Неведомый монстр располосовал Петину тушку от паха до горла, и выгреб из нее все содержимое. Грудная клетка была разрублена и распахнута, ряды ребер смотрели в стороны, подобно створкам ворот. Половые органы Пети выглядели так, будто их сунули под стотонный пресс. На руках, ногах и лице алели многочисленные следы от порезов – судя по всему, паренька долго и яростно терзали, медленно, по капле, выдавливая из него жизнь. Один глаз отсутствовал, его то ли вырезали, то ли выдавили, второй полностью заплыл, превращенный в узкую щелку огромной, на половину лица, гематомой, которую могла оставить после себя пудовая кувалда или аналогичный инструмент.
Под телом несчастного Пети его внутренние органы не валялись, из чего можно было заключить, что пытали и убили его где-то в другом месте, а затем притащили сюда и повесили на ветвях для просушки. Повесили не для красоты. Повесили, дабы его соратники полюбовались на изуродованный труп своего друга.
– Валим! – хрипло крикнул Ратибор. Он тряс Артура за плечо, старясь привести того в чувства, но взгляд соратника был мутный, а изо рта, вместе с каплями рвоты, вырывался какой-то жуткий хрип. Хрип человека, лишившегося рассудка от ужаса. Лошади под ними нервно плясали, то ли напуганные видом зверски умученного Пети, то ли чуявшие что-то недоброе, притаившееся поблизости.