Наступил Новый год, и потекли безмятежные и ленивые дни каникул. Сидя в тёплой квартире, вдали от вечно подозрительного Миши и устрашающего директора, мне было почти спокойно. Теперь всё пережитое в декабре казалось сном, с трудом верилось в то, что мой директор — такой солидный и уважаемый человек мог так панибратски со мной общаться, сыпать сальностями и чуть ли не приставать. Может, я правда сама всё это придумала? В этой праздничной изоляции от внешнего мира так и казалось.
На своей кровати, укутавшись в плед, уставившись в экран, на котором герои любят и преодолевают преграды, попутно исполняя об этом песни, в комнате освещаемой только гирляндой, подаренной Мишей, всё казалось сном. Но иногда я чувствовала, что он готов вот-вот обернуться кошмаром. Тем самым, в котором я выть готова от одиночества.
К реальности меня вернул всего лишь один звонок.
Шло 4 января. Родители уехали в гости к родственникам, а я осталась дома, желая и дальше предаваться безделью. В квартире было тихо и пусто, поэтому неожиданно раздавшийся телефонный звонок прозвучал зловеще. Мне нечасто звонят, однако, пока родители в отъезде, я не удивилась. Но взглянув на неизвестный номер, насторожилась. Я всё же решила ответить, мало ли кто может звонить. Трудно поверить, но когда я услышала голос директора, я ни капли не удивилась.
Ощущение резкого возвращения к неизбежной реальности и в то же время чувство, будто это сон, разом охватили меня. Как дышать? Что говорить? Зачем это всё? Бросить трубку? Господи, да это же просто неправдоподобно!
— Здравствуй, Низовцева, — через трубку я почувствовал, как он усмехнулся.
— Здравствуйте, — упавшим голосом с трудом произнесла я.
— Неожиданно, правда? Да я и сам такого поворота не ожидал, если честно, — всё так же насмешливо говорил он. — Надеюсь, ты не будешь спрашивать, откуда я знаю твой номер?
— Личное дело, — выдохнула я.
— Весьма проницательно. Послушай, Низовцева, ты ведь не занята, верно? Сейчас никто не может быть занят, я же знаю: бездельничаешь и не учишь уроки. Мне необходима твоя помощь. Срочно.
Я молчала. Даже сил спросить, что ему нужно не было. Слишком неправдоподобно. Слишком. Это мой директор… Директор…
— Хей, ты там жива? Так что? Я хотел бы узнать от тебя, кое-что о твоей сестре, если ты не против. Это очень важно. Я мог бы заехать за тобой. Это не займет много времени, правда. Мне действительно это нужно, — он говорил необычайно ласково, уговаривал. Никогда ещё не слышала от него такого тона. И голос казался бархатистым, убаюкивающим. — Так что скажешь, Полина?
Он так произнес моё имя — будто выдохнул его прямо мне в ухо. У меня мурашки пошли по коже, язык прилип к нёбу. Я даже забыла, о чем он спросил.
— Да, — неожиданно выдохнула я, не понимая, на что соглашаюсь.
— Отлично, я буду у твоего дома минут через двадцать. До встречи.
«До встречи». Гудки. Я была не в силах даже отключить вызов. Как стояла посреди комнаты, так и замерла. Что это было? Что я должна делать? Мысли перемешались. Почему так происходит?
Иногда мы чувствуем нечто такое, о чем и подумать боимся. Мы не
выносим эти мысли на суд разума, ни с кем не делимся — они просто глубоко упрятаны где-то в тайниках сердца, тёмных углах абсурда по соседству с мечтами выйти замуж за любимого актёра. Ты боишься продумать эту мысль про себя полностью. Изгоняешь её всеми мыслимыми способами, но она не уходит, а лишь укореняется. Она возникает как тень, почти непроизвольно, от обычных, «нормальных» мыслей и чувств. Но даже легкое, случайное и мимолетное прикосновение к ней, заставляет всё внутри пылать. Когда же эта химера неожиданно, по независящим от тебя обстоятельствам, облекается в плоть, едва ли ты сможешь устоять перед желанием узреть её воплощение.
Я всегда знала где-то там, в глубине себя, что директор вызывает во мне весьма неоднозначные чувства, но запретила себе об этом думать. Теперь же он сам, влиянием извне оставляет меня наедине с ними. О, я боялась этих чувств. Боялась, потому что знала: если он позовет меня — я не смогу отказать.
Не успев опомниться и прийти в себя, я уже стояла перед гардеробом, решая, что надеть, будто собиралась на свидание. Куда мы отправимся? Снова на кладбище? Если так, на улице холодно, и в колготках я замёрзну. Но штаны носить мне тоже не нравилось. Я всегда завидовала фигуре сестры — изящной и тоненькой. Она была выше и худее меня. Я же представляла собой тип строения «груша» с широкими бёдрами и полными ляжками, которые успешно скрывала под расклешёнными юбками. Но в этот вечер соображения практичности и комфорта победили. Я выбрала тёмно-синие джинсы и свитер крупной вязки вишнёвого цвета.
Снимая перед зеркалом пижаму, чтобы переодеться, мой взгляд невольно задержался на нижнем белье. Обычный белый лифчик и трусы в розочках. Выглядит по-детски. Почему я не задумывалась об этом, когда ходила к Мише? Ему даже нравилось такое. Но почему задумалась теперь? Бред какой-то. Разве на моё бельё кто-то собирался смотреть?
Все проделанные мной действия будто были оторваны от меня — автопилот, инерция. Я не собиралась этого делать. Я не видела в этом рационального зерна. Но врать себе глупо.