Резкий контраст тепла квартиры и мороза на улице немного отрезвил меня. Но, всё же, выйдя из дома, первое, что я увидела — не вечернее небо, не блестящий в свете фонарей снег, но черный джип. Шагом нетвердым, но решительным я направилась к нему и быстро залезла внутрь. Он. Такой, каким бывает только за пределами школы. И этот резкий запах табака и его одеколона. И он молчит. И, будто бы он специально подбирал саундтрек, тихо играет «The chauffeur». И в молчании же мы подъезжаем к его дому.
Это район новостроек в нашем городе. Он живет на пятом этаже в трёхкомнатной квартире. Неплохо, для холостяка. Евроремонт. Оглядывая всё это великолепие, я не удерживаюсь от комментария:
— Да, теперь понятно, куда уходят все те деньги, что мы сдаем на ремонт школы, — откуда во мне этот панибратский тон?
— Всегда мечтал быть директором, — он разводит руками и нахально усмехается.
Усмехается, ухмыляется, насмехается, язвит и скалится — всё, что он делает. Он недобрый человек. Не открытый, неприятный, себе на уме. Всегда смотрит сверху вниз. Всегда говорит так, будто прав только он и никто больше. Он умеет извлекать выгоду из своего положения, манипулировать людьми. Ему 38 лет. Мне 17. Почему меня так тянет к нему?
Мы стоим в гостиной: я смотрю в пол, он — на меня. Он даже не пытается начать разговор про сестру, хотя бы ради приличия спросить что-нибудь о ней. Он знает: я прекрасно понимаю, что он позвал меня сюда не разговаривать о ней.
О ней, о ней… Почему я постоянно думаю о сестре? Как часто она бывала здесь? Стояла ли сейчас на моём месте? Смотрел ли он на неё так же? Моя сестра. Думаю, в ней кроется разгадка моего странного умопомешательства. Кажется, я любила её больше, чем могла представить. Она значила для меня много, но я совсем её не знала. Но мне хотелось, хотелось узнать, какой она была. Все эти взрослые мужчины, лиц которых я не видела, как тени проходили передо мной все эти годы. Почему они? Кем она была для них? Что они могут предложить взамен юности и красоты ровесников? Так ли всё банально упирается в деньги? Или?..
Он так же молча подошел ко мне и проворным, но мягким движением уложил на диван. Нависая надо мной, он неотрывно смотрел мне в глаза. В его взгляде я читала немой вопрос, удивление… Восхищение? Похоть? Его глаза были будто подёрнуты мазутной плёнкой. На его руках взбухли вены, и они были холодны настолько, что от их прикосновений я невольно вздрагивала и покрывалась мурашками. Я чувствовала тяжесть его тела на себе, запах его одеколона на моих волосах, тяжелое дыхание у моего уха. Моё тело будто сводило истомой и судорогой, в нем переплетались отвращение с каким-то извращенным наслаждением.
Это совсем не было похоже на то, что я ощущала, оставаясь наедине с Мишей. В его прикосновениях не было липкой тьмы, они не вызывали лихорадочного волнения. Они казались естественными, какими-то здоровыми. А эти почти потусторонние.
Я впервые почувствовала себя настоящей женщиной. Это ли чувствовала моя сестра?
Перекрёстный допрос
Мы не сказали друг другу ни слова, пока всё не закончилось. Я как-то читала, что половой акт, в среднем, длится порядка тринадцати минут. Думаю, мы не превысили этого лимита. Вначале было неприятно, и к концу приятнее не стало. Снова хотелось спросить общество и вселенную: «И всего-то? Это всё? О чём все так разоряются?». Петтинг с Мишей и то длился дольше, принося больше эмоций.
Да ещё это пятно на простыне и кровоподтёки на внутренней стороне бедра. Недолго перенервничать, если пугает вид крови. Удачно, что меня он совсем не трогает. Может, и удалось бы стать врачом.
Так или иначе — это физиология. А с моральной стороны рассмотреть свой поступок «сразу после» невозможно. Произошедшее ещё слишком близко, неотделимо от тебя и от вымысла. Осознать, что это реальность и проанализировать получится только через некоторое время. Однако первое, что я почувствовала, оказавшись одна в ванной — чувство небывалого одиночества, от которого тщилась сбежать. От которого спасалась с Мишей. С директором это так не сработало.
Я ощутила отчуждение от самой себя. Будто моё старое «я» мне больше не принадлежало, отделилось и жило своей жизнью, а новое ещё не сформировалось. Я словно смотрела теперь на девочку Полину со стороны, наблюдала за ней без сопереживания и сожаления, как раньше за своей сестрой. Наверное, так себя чувствуют люди, которых похитили фэйри, когда вдруг возвращаются из-под холма после тридцати лет отсутствия — дезориентировано.