Эта мысль неожиданно больно обожгла меня. В самом деле, пойду ли? Со вчерашнего дня я не удосужилась об этом подумать. Хаотично перебирая роившиеся в голове мысли, я пыталась найти адекватный ответ, но ничего не выходило. Вместо ответа я просто уставилась на Нелю широко открытыми глазами. Мизансцена.
На Рождество, которое в нашей семье не праздновали, потому что, по мнению отца, «это не совместимо с верой в доказательную медицину», мне приснился странный сон. В нём моя сестра стояла нагая среди тёмной листвы в стеклянном павильоне, напоминающем террариум, высвеченный каким-то замогильным синим цветом, а у её ног вилась гадюка. И вдруг это пресмыкающееся начало ползать кругом на одном месте, пока не ухватилось за собственный хвост. Змея всё кусала и кусала себя, а моя сестра, глядя на это, заливисто хохотала и хлопала в ладоши. Наконец, гадюка пожрала саму себя, и свет выключился – сон оборвался.
А на следующий день, восьмого января, под вечер мне позвонил директор. Уже смеркалось, родители были дома. Ничего не объясняя, он просто произнес «я заеду за тобой?», а я просто выдохнула «да». Маме снова пришлось сказать, что я иду к Неле. Она обрадовалась, но просила не задерживаться допоздна.
В этот раз, выйдя из подъезда и не увидев машины, я обрадовалась. Постоять на морозе, перевести дух, привести в порядок мысли. Если это вообще возможно. Вот я. Чувствую землю под ногами, холодный ветер на щеках, слышу скрип снега под ногами — никакого забытья. Так что же? Всё равно ничто во мне не протестует против неизбежного будущего, ожидающего меня в ближайшие пару часов. Если я не могу найти в себе ответа на вопрос «зачем», попытаюсь узнать хотя бы, что он думает по этому поводу.
Между тем, его машина подъехала, и я быстро забралась внутрь. Всё тот же запах, который уже, кажется, стал частью меня, весело горящие на панели лампочки. Лицо его выражает довольство. Тихо играет какая-то заунывная песня U2, вроде. Он снова ничего не говорит, даже не смотрит. И меня это… Обижает?
— Какие у Вас всегда играют веселые песни, — пытаюсь привлечь внимание я. Не могу говорить «ты». Просто не могу.
— Я вообще весельчак, — он ухмыляется, не отводя глаз от дороги. Начинается снегопад, темнеет, видимость всё хуже.
Что-то ещё сказать? Нужно сказать что-то ещё? В голову ничего не лезет — сейчас всё прозвучит как-то вульгарно и глупо. Да и по его сосредоточенному лицу становится ясно, что на разговоры он не настроен. «Друг мой, вспомни, что молчать хорошо, безопасно и красиво» — всплывали в голове когда-то цитировавшиеся Нелей слова. Что ж, и впрямь. Если чему и научила меня русская классика, так это молчанию.
Мы так быстро доехали, снова молча вошли в квартиру. Всё же это как-то ненормально. Хотя… Разве было бы лучше и уместней, если бы мы без умолку о чем-то болтали? О новом разделе в учебнике биологии, который нам предстоит изучать во втором полугодии, например. Но нет, молча же мы вошли в спальню. Как странно: в прошлый раз я её даже толком и не разглядела, хотя всё закончилось там. Красиво, чисто, но неуютно. И эта огромная кровать, будто намекает на что-то только одним своим грозным видом…
Тогда, четыре дня назад, я, будто во сне, ничего не примечала, всё проносилось мимо, теперь же наоборот: всё вокруг видится и ощущается с пугающей четкостью. Ритмичный скрип кровати словно наполняет собой пространство комнаты. Меня с силой прижимает к шелковой простыне, чуть влажной от пота. Я, не моргая, всматриваюсь в танец теней на потолке, в то время как его острая щетина царапает мою шею. И всё это время лишь один вопрос назойливо вертится в голове: зачем я здесь?
Когда всё закончилось (мне показалось, что прошла целая вечность), я не поспешила скрыться в ванной, как в прошлый раз, а осталась лежать на кровати, закутавшись в одеяло. С каким-то неясным сожалением взглянув на разбросанную по полу одежду, я набралась смелости и посмотрела на него. В полумраке комнаты лицо его казалось непроницаемой маской. Он неспешно поднялся, накинул халат и закурил, подойдя к окну и глядя на улицу сквозь занавеску. Снова молчал и не смотрел на меня.
— Зачем? — мой вопрос, произнесённый дрогнувшим голосом, разорвал тишину и пелену задумчивости. Он обернулся и вопросительно взглянул на меня. — Почему Вы это делаете? — попыталась уточнить я.
Он помолчал немного: задумался или просто подбирал слова — не знаю. Но потом тихим голосом, без насмешки, а таким как тогда, на кладбище, произнес:
— Кажется, я всегда искал женщин, похожих на ту, одну, — он не назвал имени, но, наверно, подразумевал ту Нину с кладбища. — А ты… Совсем другая. Ни одной общей черточки. Может, это мне и было нужно — забвение? — он помолчал и сделал затяжку. — И да, разумеется, тебе же семнадцать лет. Девушки прекрасны в своей нетронутой чистоте, — он отвратительно ухмыльнулся. — Хотя подозреваю, что до меня тебя кто-то уже немного потрогал: слишком уж ты спокойная, ничему не удивляешься. Ставлю на Кавелина.