Кивок. Рукопожатие.
— Значит, договорились.
***
Телефонный звонок. Пора выйти из режима ожидания. И в трубке её голос. Она всегда говорит по делу.
— Этот день настал.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Ты помнишь наш уговор?
— Слово в слово.
— «…встреть смерть, а если подскажут обстоятельства, и приблизь ее. Ведь нет никакой разницы, она ли к нам придет, мы ли к ней». Полнота времён пришла. Не забывай меня.
— Не забуду.
— Прощай.
— Лиза…
Гудки. Пора выйти из режима ожидания. И в трубке тишина. Она всегда говорила по делу.
***
Раздражающие щелчки шариковой ручки. Шорох листов. Она тоскливо смотрит в окно уже сорок четыре минуты. Сорок пять. Биология здесь бессильна, а в звонке спасение не только для учеников. Беглый взгляд поверх очков и пристывшая маска безымянного хозяина положения и вершителя судеб снова в деле. Директор. Так красноречиво, что даже имя не нужно.
— Почему отсутствовала вчера? — весь секрет в том, чтобы голос был строгим, но при этом безразличным, даже снисходительным. По идее мне и дела быть не должно: следить за посещаемостью — прерогатива классного руководителя.
— На похоронах была, — тон у этой девчонки такой, будто директор здесь она: пассивно-скучающий, на отвали.
— На чьих? — это страшно спрашивать. На это страшно услышать ответ. В горле пересыхает. Имя «Лиза», как древнее заклинание: произносить вслух — только делать себе больно.
— Сестры.
Сестры! Почти так же безлико, как «директор».
***
Декабрь обрушился снегопадом. Белое безмолвие внутри и снаружи. Бредовые мысли вступили в коалицию с новоявленным чувством оставленности. Эта девчонка постоянно стоит перед глазами, как живая. Мнится, что её непохожесть на сестру — это избавление. Или самообман?
Было решено игнорировать её присутствие. Но как такое осуществишь, когда она мерещится на каждом углу? В полутьме остановки, вся в искрящихся снежинках, вся в нездешней задумчивости…
Не грёза. Тормоза вжаты в пол.
— Низовцева, давай подвезу. Окоченеешь, пока дождёшься автобуса, — простой предлог, ничего необычного. Если речь о ней, конечно. Стояла бы здесь какая-то другая ученица из моей школы, я бы даже не заметил. Пусть хоть околеет в сугробе — главное, чтобы не в учебное время.
А эта девчонка ещё и сомневается. Садится нехотя и с такой опаской, будто я ротвейлер без намордника.
— Ты что, боишься меня? — это даже забавно. — Не бойся. Я же не маньяк-педофил какой-нибудь. Да и ты не ребёнок уже, — её сестра была на пару лет младше, когда впервые села ко мне в машину. Тогда это была фиолетовая девятка.
Но эта девчонка действительно другая. Молчит и почти не шевелится. Интересно, она вообще с кем-нибудь разговаривает? Поездка короткая, а столько невысказанных вопросов. Не хочется отпускать её просто так.
— Откройте дверь, — единственное, на что её хватило. Скучно.
— А как же оплатить проезд? — любая глупость, чтобы потянуть время.
— У меня нет денег.
— Ничего. Есть другие способы, — интересно взглянуть на её реакцию.
— Откройте дверь. Если не откроете, я полезу в окно и буду кричать на весь двор, — пожалуй, это самое длинное предложение, которое мне довелось от неё услышать. Да к тому же весьма разумное.
— Что ж, в таком случае, моя доля довольно печальна и выбора у меня нет. Придётся подчиниться, — я открыл дверь. Она пулей вылетела на улицу.
— Не опаздывай завтра. Первый урок — мой, — напоследок пора снова надеть маску директора.
***
И как мы оказались на этом кладбище? Терпеть не могу подобные места. Веет от них чем-то хтонически ужасным, от чего не спрячешься в урбанистически уютном людском мирке. Мне больше по душе школьные уроки — они дарят тебе иллюзию бессмертия, бесконечности твоей жизни.
Но я должен увидеть могилу Лизы. Чтобы до конца поверить, что она выполнила свою часть договора. Иначе так и буду случайно видеть в толпе её глаза.
— Она не была плохим человеком, — Полина, видимо, любила сестру. — Наверно, — во всяком случае, пыталась.
Я бы мог слукавить, сказать «да, конечно». Сказать, что она была самым странным человеком из тех, кого мне приходилось встречать. Самым похожим на меня самого. Но это только часть правды. Лишь штрихи к портрету Лизоньки. На деле она напоминала Тиамат — воплощение первобытного хаоса и ужаса. С ней танцевали демоны. Она гипнотизировала. И никого не любила. Ладно уж! Плевать, что никого, главное — меня. Она не любила меня. Этого я простить не мог, всё остальное прощал запросто. Потому что я и сам никого не любил. Кроме неё.
Но это неуместная речь для произнесения над могилой.