Они стояли друг против друга. Женщина, в одеждах из пламени, с волосами, струящимися по плечам, как тяжелая лава. Мужчина, обнаженный по пояс, крылатый, сияла на широкой груди алмазная пектораль. Свет, как жидкое серебро, стекал с переливающегося оперения, каплями падал на траву и листья, снежинками замерзал в воздухе.
Один лишь миг стояли они так.
А потом крылья шевельнулись, и вспыхнул огонь.
Это был танец. Господи боже, что это был за танец! Элис плакала от восторга, не замечая слез. Плакала от мучительной тоски, такой сладкой, словно что-то в душе расправляло крылья, стремясь в небо, стремясь в танец – такой же, другой, прекрасный, страшный, стремительный. Как музыка треск пылающих деревьев, грохот камней, разметанных взрывом вулкана, бешеный звон набата, крики и вой людей, сжигаемых заживо. Горела земля, трава стала огнем, стонали под ветром деревья, хороводом неслись друг за другом тучи пепла и пыли, и молнии встали от земли к небесам слепящей глаза голубой и белой сетью.
Два танцора, двое, забывших себя, ангелы или демоны – не люди, лишь похожие на людей. Влюбленные. Ненавидящие. Соперники и партнеры. Ветер и пламя, могучие крылья, огненная буря. Дьерра то льнула к Невиллу, гибкая и тонкая, вспыхивали волосы, оттененные блистающим шелком распахнутых крыльев, то рыжим смерчем кружила вокруг, лишь самыми кончиками пальцев касаясь его рук. Невилл… нет, Эйтлиайн – Крылатый – вел танец, вел пламенную свою партнершу, позволял приблизиться и вновь отталкивал, удерживал от падения, заставлял огненный смерч гнуться и трепетать, взлетать, отрываться от земли. В какой-то миг крылья его полыхнули алым, стали огнем – чистым и жарким пламенем. И Дьерра оказалась рядом, вплотную, черные глаза ее горели, яркие губы раскрылись для поцелуя. Сейчас…
Невилл лишь улыбнулся.
И снова сжигающий смерч пронесся над огненной землей, раскручиваясь, отдаляясь, доверившись сильным рукам ветра. Но – ах! – пальцы разжались, распахнулись алые крылья, и сполох пламени, огненная дева, не удержавшись на земле, взлетела в пронизанное молниями небо. Вскрикнула она или рассмеялась торжествующе – этого Элис сказать не могла.
Огонь погас.
По мановению мягко сияющих крыльев рассеялись тучи, и снова бледный свет баун смешался со светом, льющимся с длинных перьев. Крылья гасли, тускнели, таяли.
– Вы хотели станцевать с фейри, госпожа моя, – сказал Невилл, перевязывая волосы лентой, – вы все еще этого хотите?
– Да, – Элис почти не услышала своего голоса, так зашумела в ушах бросившаяся в лицо кровь, – с вами.
Он видел в темноте, он рассмеялся, разглядев, как она покраснела. Глаза вспыхнули на мгновение белым нелюдским огнем:
– Танец, моя леди. В нем нет места страху. Это свобода, пусть недолгая, но настоящая.
И, поклонившись, протянул ей руку. Когти на пальцах сверкали, словно осыпанные алмазной крошкой.
…Далеко-далеко от Земли, и все же очень близко к ней, близко к любой точке любого из миров Гиал нашел место, где упругая пленка на поверхности времени стала податливой и зыбкой. И Единорог вошел в вечную реку, с облегчением и надеждой подумав о том, что насчет Конца Света Эйтлиайн, похоже, оказался не прав…
На ней было платье, невесомое длинное платье с узкими рукавами. От локтей рукава расширялись и ниспадали на землю, легкие, поблескивающие бледно-золотой вышивкой. Юбка, взлетающая от малейшего дуновения легкого ветерка, была с длинными, до бедер, разрезами, шестью или восемью, а может даже и больше, не юбка – каскад широких, полупрозрачных лент. Никогда не стеснявшаяся носить короткие юбчонки, Элис лишь сейчас поняла разницу между ними и вот такими разрезами. Волнующую разницу. И она вздрогнула, когда ладонь принца легла ей на талию. Судорожно вздохнула.
От смущения?
От волнения?
Она любила танцевать. Она умела танцевать. И только что музыка, безудержным ритмом летящая над землей подстегивала ее, звоном цимбал и бесшабашной песней скрипок, звала в танец, приказывала подчиниться и слышать и слушать только ее. Весь мир был музыкой. А сейчас все тело словно сковало, и замерло сердце, и напряженные мышцы омывались волной мелодии, оставаясь безучастными к ней.
Эйтлиайн был в светло-сером, в светло-сером и белом. И тончайшие оттенки цветов переходили друг в друга – переливы света на блестящем шелке. Элис, облитая белым и золотым, сосредоточилась на жемчужной вышивке его туники, но волос ее коснулось теплое дыхание, нет уже насмешки в голосе, есть строгая настойчивость:
– Фиах арр мэе! Фиах мэе сийли, сиогэй! [31] – и после паузы, короткой, но длящейся, кажется, целую вечность – вечность, потребовавшуюся Элис на то, чтобы послушаться и поднять на него взгляд, в тот самый миг, когда взглянула она в беззвездное небо черных горящих глаз, принц произнес тихо и властно: – Мо арьен риалта. [32]
И она стала звездой, серебряной звездой в его небе.
Смотри мне в глаза —
Мне нужен твой взгляд.
Сегодня я способен дать бой,
Сегодня я трезв,
Я говорю тебе: сделай шаг!
Пока деревья спят,
Ты можешь верить мне.
Он был солнцем, и она мириадами лучей, волнами тепла и света летела сквозь тьму, не зная ни страха, ни холода, потому что он был солнцем, и она была – его. Он был ночью, и она вуалью тьмы скользила под тьмой небосвода, не боясь света, потому что он был ночью, и он убил свет. Он был небесами, она – звездами. Он – пламенем, она – жаркими искрами, от которых вспыхивали пожары. Водами рек, бегущими в его море, стрелой на тетиве его лука, лентами в гриве его коня и лавой в его вулканах. Он был всем. И всем была она.
И вдвоем, как одно бесконечное, безграничное божество, не знающее Добра и Зла, не ведающее разницы между разрушением и созиданием, жизнью и смертью, грехом и добродетелью, в стремительном и вольном танце летели они. И в какой-то миг показалось Элис, что под ногами у них растрескавшаяся от боли, мертвая земля, но там, где проходили они, пролетали, проносились, там затягивались трещины, и оживали водой ручьи, собираясь в реки, и тучи грохотали грозами в иссушенном небе. Трава и деревья, новые горы и иные моря, вспышки звезд, глаза зверей в сумраке юных джунглей.
Мой лес болен луной.
Мой материк, по-прежнему пуст.
Я не хочу пожара,
Но огонь уже зажжен,
Я стою на самом краю.
Но пока держусь.
Моя земля просит воды.
Мой город переполнен и зол,
Как сжатый кулак.
Ветер больших перемен
Дует на восток.
Я чувствую начало конца,
Чувствую ток.
И Крылатый собрал рассыпающиеся искры ее смеха, пригоршней самоцветов рассыпал по ее волосам. Взял звезды с небес и сияющим ожерельем украсил ее шею. И где-то еще бродили они, под деревьями, чьи кроны уходили выше неба, и в пещерах из жемчуга и янтаря, и по натянутому над бездной волоску, острому, как бритва. И принц, скользя над бездонным провалом, взмахами крыльев удерживая равновесие, смеялся:
– Ты видишь, фея, серебряная моя звезда, видишь, ведь можно вверх! Но они не могут, не хотят понять. Для них есть только вперед или вниз. А ведь всего-то и нужно – взлететь. И разве в крыльях дело?
Потом они ехали вниз со Змеиного холма, и Облако не спешил, ступал медленно и осторожно, плавно скользил вниз по склону, словно и вправду был облаком – клочком белого, плотного тумана. И, прижавшись к груди своего принца, Элис, еще не вернувшаяся на землю полностью, еще живущая частью души там, в неведомых далях, в бесконечных и дивных мирах, словно просыпалась, еще не веря, но, уже не боясь понять, что все, что было, – действительно было. И не знала, не могла решить, не лучше ли считать эту ночь сном, красивым до слез, несбыточным, феерическим сном.
“Фиах мэе сийли”, – как наяву вспомнила она, – “смотри мне в глаза”.
И подняла голову, встретившись с ним взглядом.
Смелей,
Еще один шаг.
Лица смотрящих на нас
Уже остались в тени.