– А тебе кто нужен? – прямо спросил Курт. – Драхен или Ластхоп?
И под взглядом матери едва не попятился, рискуя свалиться с крыльца.
– Ты думаешь, я здесь на работе? – спросила Варвара Степановна таким тоном, каким говорила когда-то с закоренелыми и безнадежными двоечниками, сообщая им о переводе в другую школу. – Ты думаешь, весь этот год, и всю эту неделю я тебя обманывала?
– Мам, – пробормотал Курт, чувствуя себя не то, что двоечником, а еще и хулиганом, – мам, честно, про обманывать я даже не подумал. Я про работу думал, да, но не в смысле, что ты…
– Ох, сынок! – Варвара Степановна развернулась и пошла в дом.
Курт поплелся следом, не зная, что еще говорить. Свинья он! Нет, даже не свинья, свиньи – они умные.
– Мы с твоим папой, – мать села за стол в столовой, взмахом руки отослала служанку, и Курт, как ни было ему стыдно, отметил про себя естественность и привычность этого жеста. Как быстро мама научилась вести себя заправской барыней, – мы с твоим папой знали друг о друге почти все. А ведь была война, и мы работали в условиях настолько тяжелых и настолько опасных, Курт, что не дай бог когда-нибудь вам, молодым, узнать такое. Все вокруг были врагами, и многие могли больше, чем обычные люди. Тот уровень секретности, в котором нам приходилось жить ты можешь себе только представлять. И все же, сынок, когда наше командование узнало, что мы с Робертом любим друг друга, вместе с разрешением пожениться нам не то, что позволили, нам рекомендовали рассказать о себе то, что было возможно. И невозможного, ты знаешь, нашлось немного. Я так и не узнала никогда, кто курировал Роберта. И не знала, только догадывалась, чем он занимается помимо обычной работы, той, что описана в тысячах книжек про шпионов. А все остальное: кто он, откуда, как и почему оказался там, в “Дас Рейх” – все это я о нем знала. А Роберт – знал обо мне. И никогда, Курт, наша страна, наши люди не заставят нас обманывать друг друга, не заставят мужа работать за спиной у жены, или мать – за спиной у сына. Потому что главное всегда – это человек. Ты можешь добровольно жертвовать своим благополучием ради счастья многих, и эта жертва будет принята с благодарностью. Но ни ты, ни я, никто другой не может и не должен распоряжаться таким образом близкими людьми. Ты прав, конечно, будь я на работе, появление здесь Элис, ее отношения с Драхеном – все это сразу стало бы интереснейшими темами. Но, Курт, даже в этом случае я сама ничего бы предпринимать не стала. Даже пожелай я того, мне бы просто-напросто не позволили. Потому что здесь затронуты еще и твои интересы. По крайней мере, один интерес, – Варвара Степановна слабо, немного грустно улыбнулась, – зеленоглазый интерес с фамилией Ластхоп.
– Драхен тоже, – пробормотал Курт, – мам, ну ты прости меня, ладно? Ну, я не подумал. Я вообще не о том думал, когда спрашивал. Нет, ну могла же ты просто куда-нибудь доложить…
– Куда? О, господи! – покачав головой, Варвара Степановна принялась выкладывать на большую тарелку жареные сардельки с цветной капустой. – Первое ты, конечно, не будешь?
– Не буду.
– Куда бы и что я доложила? Курт, последние двадцать лет я – учитель средней школы. Школы не совсем обычной, но ты же сам понимаешь, насколько далеко разошлись мои пути с тем, чем пришлось заниматься в войну. Только Джеймс Бонд бессмертен и не стареет. А у меня, слава богу, не осталось ничего, кроме нескольких полезных знакомств.
– Я тут, знаешь, подумал, – Курт отправил в рот сразу половину сардельки, – пока был в гостях. Там такая семья, аристократы, живут прямо в замке, как в Средневековье, и у них прислуга, вроде унтерменшен [51]. Прав нет – одни обязанности. Я удивлялся, как это так можно? А сюда приехал, смотрю, у нас ведь то же самое.
– Что именно? – Варвара Степановна налила себе чаю. – То, что мы здесь, а они где-то там, в людской или на кухне?
– Ну, примерно.
– А ты чего бы хотел? Чтобы все люди в одночасье поняли, как должно быть правильно?
– Да нет… То есть, да, хотел бы. Но я же знаю, что это невозможно. Не маленький. Просто я понял, что зря о фон Нарбэ плохо думал.
– Не маленький, – вздохнула Варвара Степановна. – Ох, сынок, как я жалею иногда, что ты уже не маленький!
После обеда Курт отправился прямиком на улицу Преображения Господня. Пешком пошел, но, пройдя через центр города, оставив позади красивые особняки и нарядные парки, понял, что спешит, и забрался в пыхтящий мимо автобус.
Проезд здесь, как и в Москве, был бесплатный, но стоило войти в салон, как немногочисленные пассажиры, все вместе, встали и слаженно поклонились. Курт стиснул зубы. Если бы неприятные ощущения можно было перевести в деньги, их хватило бы на оплату самолетного билета от Будапешта до Владивостока.
– Добрый день, – вежливо выдавил он.
Выслушал разноголосицу ответов. Устроился в уголке и всю дорогу старательно смотрел в окно, всем своим видом изображая, что он и автобус находятся в разных измерениях.
А в доме Элис было тихо. Уютно было и солнечно. Такое впечатление, что хозяйка вышла на пару минут, и вот сейчас вернется. Даже, как будто бы, пахло пирогом в духовке.
Курт прошелся по комнатам, слушая щебет птиц в саду. Заглянул в спальню. Увидел висящее на дверцах шкафа бальное платье, красивее, чем в кино, и тихо выругался. Он пока еще не был специалистом, но уж лунный-то атлас мог опознать любой первокурсник. В музее академии хранился образец этого редчайшего, даже для фейри не всегда доступного материала.
Полтора квадратных сантиметра…
Курт вздохнул, и платье отозвалось мягким шелестом, ласкающим слух.
Шкатулку на столике у окна он открыл и тут же захлопнул. Нет. Вот о таком не знали, пожалуй, даже самые заслуженные из профессоров. Но эхо веселого голоса Элис, ее смех, ее вдохновенная детская радость еще несколько мгновений висели в пронизанной солнцем тишине спальни.
Ей хорошо было с Драхеном. Она, пожалуй, была счастлива. Но что Змей сделает с ней, с девочкой нежной и хрупкой, совершенно беззащитной перед ним? Он несколькими словами сломал жизнь мудрецу Лихтенштейну, а для Элис и слов не понадобится. Чтобы искалечить душу любой девчонки, не надо быть Змеем, достаточно обычного эгоизма, а уж Элис, она и вовсе… снегурочка. Растает и умрет.
Курт вернулся в гостиную, посмотрел на рассыпанное по столу содержимое дамской сумочки, на сумочку, лежащую тут же, на полу. Что-то Элис искала. Нашла ли? Надо спросить у матери. И не оставила даже записки. Потому что не вспомнила? Или потому, что собиралась вот-вот вернуться?
Так тоскливо стало от вида этой сумочки, сиротливо раскрытой и брошенной, от беспорядка на столе, от уюта и наполненности покинутого дома, что Курт выругался снова.
Попытки подняться на Змеиный холм ни к чему не привели. Тропинка снова и снова выводила обратно к подножию. А в колючих кустах, окаймляющих тропу, шипели и свивались в клубки блестящие змеи. Раньше Курт видел таких только в серпентарии. Королевские кобры, пятиметровые, красивые и чудовищно ядовитые. Уж где-где, а на севере Германии им точно было не место.
Давно и далеко…
Наэйр оставался в межмирье, пока замок не растворился в пустоте так же, как исчезло тело Владыки. Все, как в сказках, которые он любил когда-то: со смертью злодея рушится и его твердыня.
Взяв с собой Санкрист, принц вернулся на Землю.
Он не знал, как сказать отцу. Что сказать? Как примет князь известие о смерти Владыки? Для него, подменыша, Владыка Темных Путей был одним из столпов мироздания, нерушимым и вечным, как космос. Смерть его была возможна лишь вместе с гибелью всего мира. Может статься, что мир отца действительно рухнет.
И как рассказать ему о том, что мог убить убийцу? Прямо там, сразу после гибели деда. О том, что Звездный, глупец, стоял перед ним без оружия, без доспехов, не собирался защищаться, а он не смог нанести один-единственный удар. Не отомстил. Испугался, а чего, и сам не может теперь понять. А отец, конечно, припомнит давнее обещание не убивать смертных, он же не знает, что Звездный – фейри, и обещание ни при чем, просто никогда еще не приходилось убивать вот так – наверняка и… нечестно.
51
Неполноценный человек; неариец, представитель низшей расы; “недочеловек” (на жаргоне германских фашистов)