К созданию методики нужно привлечь обоих Лихтенштейнов, а потом найти добровольцев, провести практические испытания… сколько проблем будет решено, если удастся передать управление в руки людей бескорыстных и воспитанных в правильных идеалах. Но самое главное – хочется верить, что не самое сложное – это привлечь к работе самого Змея. И здесь опять не обойтись без Элис.
Элис… м-да. Это ведь еще одна проблема, свойства деликатного, и, как любые деликатные проблемы, очень противная.
– У меня такое чувство, как будто я виделась с Вильгельмом, – сообщила Элис, – с фон Нарбэ, пилотом принца Георга. Я рассказывала о нем.
– А чувства, что ты каждый день разговариваешь по телефону с отцом, у тебя не возникало? – полюбопытствовал Невилл.
Элис прислушалась к себе. Как вспомнить то, чего не было?
– Возникло, – признала она, – вот сейчас. Я как будто бы живу в “Adlon Kempinski”, как ты и сказал.
– Без всяких “будто бы”. Ты там живешь. Ты, при желании, можешь жить еще в нескольких местах. А если попробовать, вполне может статься, что ты вездесуща.
– Что-о?! Как Бог?
– М-м, нет, не совсем, – Невилл подумал. – Он-то вездесущ, а мы… полилокальны. Есть такой богословский термин. Скажем, мне нельзя одновременно находиться здесь и в Лаэре. А Бео, та в Срединный мир вообще попасть не может. А пока Сияющая-в-Небесах имела возможность бывать в Тварном мире, для меня закрыт был путь туда, где она находилась.
– И что нужно от тебя Солнцу?
– Прости?
– Ты сказал, что даешь им всем то, чего им не хватает. Чего не хватает Солнцу?
– Света во тьме, – Невилл усмехнулся, – веры в то, что солнце обязательно взойдет, как бы ни пугала ночь. Я в нее верю. Но, риалта, подобно царственным повелительницам, Бео – не “она”, и не “он”. У дорэхэйт нет пола, они вообще не знают, что это такое, и могут лишь подражать смертным…
– Весьма успешно.
Невилл кашлянул и после паузы осторожно поинтересовался:
– В какое время и куда ты хочешь вернуться, сиогэй?
– В Ауфбе, в мой дом. Дней через пять… Невилл, а ты можешь вернуть меня в ту же минуту, когда мы ушли?
– И даже раньше.
– Как?
– Через Лаэр, по реке времени, в любое “когда”. Но в том времени люди еще помнят о смерти Розенберга.
– А вернуть меня… чтобы ничего не случилось? Чтобы он вообще не умер?
– И что ты сделаешь, Элис? Скажешь, что у него больное сердце и поэтому не стоит травить себя наркотиками? Предупредишь, что нужно быть сдержаннее в любовных связях? Сообщишь, что он умрет в самое ближайшее время, что ты знаешь это, потому что уже пережила его смерть?
– Почему я на тебя не сержусь?
– Потому что я прав. Потому что рвутся связи с прежней жизнью, и он остался там, а ты уходишь тем дальше, чем шире распахивается горизонт. От всего уходишь, риалта: от семьи, от друзей, даже от отца, которого так любишь, от правил и законов, от болезней и страхов, от себя. К себе настоящей. Знаешь, немного людей могут похвастаться тем, что знают каковы они в действительности.
– И любой мог бы, как ты говоришь, уйти?
– Да. Каждый по своей дороге. И я не знаю, стал бы мир от этого хуже или наоборот, но таков замысел моего Создателя. Не все и не всегда выходит у Него так, как хотелось бы. Впрочем, нет, Элис, нет, с тобой все не так, ты – не любая, и уйдешь дальше всех.
– А ты уже спрашиваешь, куда меня вернуть?!
– Потому что ты хочешь вернуться. К своему рыцарю, светлому рыцарю Гюнхельду, – произнес Невилл нараспев, и они оказались в лесу, за Змеиным Холмом, по колено в светло-зеленых папоротниках, в сладких и свежих запахах цветов и деревьев, и бесшумно выплыли из-за деревьев навстречу хозяевам Облако и Камышинка.
– Курт не рыцарь.
– Рыцарь, Элис, рыцарь. И не только твой. Мой – тоже. Наша судьба, – принц подсадил ее на лошадь и, улыбаясь, смотрел снизу. – Он уже многое знает, а узнает еще больше, прежде чем решится на что-нибудь.
– Невилл, – Элис склонилась к нему, – о чем ты говоришь? Ты знаешь, что в Ауфбе верят…
– Знаю. Не он первый, сиогэй.
– И не он последний?
– Думаю, да. Позвони ему, попроси встретить тебя в отеле, не можешь же ты вернуться в Ауфбе пешком. Каюсь, я не подумал об этом, когда пришел за тобой. Горожане считают, что Гюнхельд увез тебя, вот пусть он и привезет.
– А не все ли мне равно, что думают горожане?
– Нет, – Невилл посерьезнел, – пока – нет. Будь осторожнее с ними, Элис.
– Ты же не знаешь, – она спешилась, соскользнула с седла в его объятия и теперь сама смотрела снизу, – я за тобой шпионила. Сначала, когда не знала, как все будет, думала, что ты… не знаю даже, кто. Думала, что тебя не бывает. А Курт мне поверил, мне же никто не верил. И мы договорились, что я буду рассказывать… все. Как бы смотреть со своей стороны. Курт – как обычный человек, а я, как… экстрасенс, что ли? Медиум? И я рассказывала.
– Да, я знаю. Ну и что? Ты не Далила, и не Марья Моревна, чтобы выведывать мои тайны мне на погибель. Ты знаешь теперь мое имя, но разве Гюнхельд узнает его от тебя? И разве узнает он о том, что вечерняя и утренняя зори могут убить меня?
– Но получается, что я тебя обманывала, или что-то вроде того.
– А разве я спрашивал, рассказываешь ли ты кому-то о наших встречах?
– Нет. Подожди, а что там с именем? Ты ведь сказал, чтобы им можно было воспользоваться, нужно самому назвать его. Как получилось с Куртом.
– И не получилось с его матушкой. Но чужим именем можно воспользоваться, если его назовет тебе фейри. Вот что, – Невилл подхватил ее и снова усадил в седло, – потом позвонишь Гюнхельду. Пора рассказать тебе хоть немного о том, на что ты способна, моя фея, рассказать хотя бы о том, почему я называю тебя феей.
Давно и далеко…
…В горном замке, уединенном, считающемся неприступным, недосягаемым даже для пушек, царила атмосфера не то траура, не то военных сборов. Принцесса, узнав о том, что муж велит ей отправляться на родину, разозлилась, потом расплакалась, потом начала отдавать распоряжения прислуге, одновременно горько жалуясь пасынку на жестокого мужа.
Наверное, она тоже что-то чувствовала. Вряд ли принцесса была ясновидящей, но женщины, случается, предугадывают несчастья и даже пытаются предотвратить их. Только Михаил не помнил случая, чтобы это удалось. Обычно все становилось только хуже. А принцесса обмолвилась, что князь бессердечно отсылает ее, не позволив даже проститься. Почему он не приехал сам? Почему не поцелует на прощанье детей? Почему она не может поговорить с ним?
“Потому и не приехал, что боится этого разговора”, – мог бы сказать Михаил. Но кто же объясняет женщинам такие вещи.
Еще он знал, что отец отправил в замок его, потому что сам, случись беда, не сумел бы защитить жену. Но какой беды он ждет? Что угрожает мачехе в этом орлином гнезде, куда ведет единственная узкая тропа, простреливающаяся по всей длине? Что угрожает ей за стенами, сложенными из камня, крови и колдовства?
Оставив принцессу собираться, Михаил бродил по замку, стараясь не мешать сборам. Дорога предстояла долгая. Трудная. И уж точно небезопасная. Однако отец предпочел отправить жену в этот путь, только бы не осталась она на его земле, под защитой его людей и стен его замка.
Маленькая фигурка показалась из дверей дальше по коридору. Сосредоточенно и целеустремленно она тянула за собой неподъемный, снаряженный для дороги сундук. Сундук упирался. Невысокий порожек стал для носильщицы непреодолимым препятствием, и она тщетно пыталась приподнять сундук за обтягивающие его ремни, время от времени взывая к кому-то за дверью:
– Мария! Да помоги же мне, наконец!
Когда Михаил поравнялся с девицей, та, потеряв, видимо, всякое терпение, высказалась в сердцах: