– Чем скорее, тем лучше, сэр.
– Отлично. Сейчас я вам ее пришлю. Еще одно слово – не робейте, не принимайте за ответ первое же «нет» или какие-нибудь там фантазии насчет прошлого, какие свойственны всем женщинам.
Внезапно он вышел из комнаты, оставив меня в недоумении: в его словах и в тоне, каким он произнес все это, было что-то непонятное. Одно я понял несомненно: сэр Роберт хочет, чтобы я женился на Бланш. Принимая во внимание все обстоятельства, мне это показалось странным, хотя я и был богат, а у нее ничего не было. Вероятно, подумал я, он согласился, потому что тайное злоупотребление его именем задело его самолюбие. Остановившись на этом, я стал думать о том, что я скажу Бланш.
Я ждал довольно долго, но она все не являлась, так что я наконец решил, что ее нет дома или что она отказалась меня видеть. Однако она все же пришла, но так тихо, что я, уставившись на видневшееся из окна аббатство, не слышал, как открылась и закрылась дверь. Должно быть, я почувствовал ее присутствие, потому что вдруг обернулся и увидел, что она стоит передо мной. Она была вся в белом, ее сияющие светлые волосы, увенчанные диадемой, были заплетены в косы. Короткая накидка, отделанная горностаем, была схвачена у шеи единственным украшением – рубином, обвитым змейками, который я ей подарил. В таком виде она выглядела особенно прелестной и нежной, и никогда я еще не любил ее с такой тоской и страстью.
– Отец сказал мне, что вы хотите поговорить со мной, и вот я пришла, – сказала она тихим и ясным голосом, с любопытством устремив на меня свои большие глаза.
Я наклонил голову и промолчал, не зная, как начать.
– Что я могу сделать для вас после того плохого, что с вами сделали? – продолжала она с легкой улыбкой, как будто ее забавляло мое смущение.
– Только одно, – воскликнул я, – выйти за меня замуж. Только этого я хочу, и не меньше.
Ее прекрасное лицо, до сих пор бледное, вспыхнуло румянцем, и она опустила глаза, словно пытаясь что-то рассмотреть среди устилающего пол тростника.
– Выслушайте меня, прежде чем ответить, – продолжал я. – Помните, в тот кровавый день в Гастингсе – вы были еще почти девочкой – я впервые заговорил с вами и полюбил вас, и поклялся тогда, что умру, но спасу вас. Я вас спас, и мы поцеловались, и нас разлучили. Потом я старался забыть вас, зная, что вы недосягаемы для такого, как я, хотя ради вас я не искал брака ни с какой другой женщиной. Эти годы прошли, и судьба опять свела нас, и что же? Прежняя любовь стала еще сильнее! Я знаю, я недостоин вас – вы такая недоступная, добрая, чистая. И все-таки… – и я запнулся, не находя слов.
Она сделала движение, как будто от внезапной боли, и краска отхлынула от ее лица.
– Подумайте, – произнесла она с какой-то жесткой ноткой в голосе. – Может ли женщина, которая живет такой жизнью, как моя, и водится с такой компанией, оставаться столь святой и незапятнанной, как вы вообразили? Та лилия, которую вы ищете, растет в деревенском саду, а не в духоте и копоти Лондона.
– Не знаю и знать не хочу, – отвечал я; казалось, вся кровь во мне пылала огнем. – Но одно я знаю: где бы вы ни росли, на какой почве, – вы тот цветок, который я бы сорвал.
– Все же подумайте хорошенько; что, если мою белизну запачкал уродливый слизняк?
– Тогда честный дождь и солнце вымоют и возродят ее, а я, как садовник, засыплю слизняка известью.
– Если этот довод вас не убедил, то выслушайте еще один. Может быть, я не люблю вас. Вы бы взяли в жены ту, которая не любит?
– Может быть, вы смогли бы полюбить, а если нет, то моей любви хватило бы на двоих.
– Поистине это было бы нетрудно с таким честным и удачливым человеком. И все же – еще одно возражение. Мой кузен Делеруа обманул вас. (Тут лицо ее помрачнело.) И я думаю, мой отец предлагает вам меня во спасение своей чести, точно так же, как люди, не имеющие золота, предлагают дом или лошадь, чтобы погасить свой долг.
– Это не так. Я просил вас в жены у вашего отца. А если я что-то потерял, то в торговле это бывает, я рискую чем-то каждый день. Однако, скажу вам прямо и откровенно, я шел на этот риск с открытыми глазами, не обольщаясь насчет результата, – только для того, чтобы приблизиться к вам.
Тут она села на стул, закрыв лицо руками, и я увидел, что ее тело содрогается от рыданий. Пока я думал, как мне поступить – ведь это зрелище потрясло меня, – она стала отнимать руки от лица; щеки ее блестели от слез.
– Рассказать вам всю мою историю, добрый вы, простодушный джентльмен?
– Нет. Только две вещи. Вы не замужем?
– Нет. Хотя, быть может, я была близка однажды к этому. Ваш второй вопрос?
– Возможно, вы любите другого, и ваше сердце говорит вам, что вы никогда бы не смогли полюбить меня?
– Нет, не люблю, – ответила она почти с ненавистью, – но клянусь распятием, одного я ненавижу!
– Что меня совершенно не касается, – сказал я, засмеявшись. – А прочее – Бог с ним. Мало кто выходит из битвы жизни без единого шрама, который не пришлось бы прятать, и я не из таких счастливчиков; хотя, если говорить по правде, самую глубокую рану нанесли мне ваши губы – там, в пещере у Гастингса.
Услышав это, она залилась краской и, забыв про свои слезы, искренне рассмеялась. А я продолжал:
– Поэтому забудем прошлое и, если вам угодно, обратим наши взоры в будущее. Только одно обещайте мне – что вы никогда больше не останетесь наедине с лордом Делеруа. Ведь тот, кто одним росчерком пера похитил имя, может украсть и что-нибудь другое.
– Клянусь душой! Меньше всего я желаю быть наедине с моим кузеном Делеруа.
Тут она поднялась со стула, и мы немного постояли, глядя в глаза друг другу. Потом с легким движением, словно желая обнять меня, она приблизила ко мне лицо.
Так Бланш Эйлис и я обручились, хотя позже, обдумывая это событие, я вспомнил, что она ни разу не сказала, что выйдет за меня замуж. Однако это меня мало тревожило, поскольку в таких случаях важно не то, что женщины говорят, а то, что они делают. Кроме того, я был безумно влюблен в нее, и мне казалось – и тогда, и в последующие дни – что она все увереннее идет по той же дороге любви. Если нет, то, право же, она хорошо играла свою роль.
Прошло не более месяца, и в один октябрьский день нас обвенчали в церкви Св. Маргариты, в Вестминстере. Как только согласие было достигнуто, все хотели, чтобы этот брак поскорее осуществился, и Бланш желала этого не меньше других. Сэр Роберт Эйлис стремился как можно скорее уехать из Лондона в свое поместье в Сассексе, говоря, что двор и его нравы ему надоели и что его горячее желание в том, чтобы спокойно прожить остаток дней; я, сгорая от любви к моей невесте, жаждал видеть ее рядом с собой, а сама Бланш клялась, что ей не терпится стать моей женой, утверждая, что период ухаживания, начавшийся еще в Гастингсе, был достаточно долгим. Кроме того, не было никаких причин для промедления. Я аннулировал долг сэра Роберта и, написав завещание в пользу его дочери и ее детей, вручил копию, его адвокату; и теперь мне оставалось только подготовить свое жилище к ее приему, тем более что я мог располагать большими денежными суммами.
Никто не делал события из этой женитьбы, так как ни родня сэра Роберта, ни он сам не желали предавать гласности тот факт, что его единственное дитя, последний отпрыск его рода, выходит замуж за купца, чтобы спасти своего родителя от краха. Да и я, этот купец, не хотел вызвать толки среди людей моего сословия, – уже и так было известно, что я предоставил заем этим знатным господам при дворе. Поэтому лишь немногие были приглашены на церемонию, назначенную на ранний час, и из приглашенных пришли не все из-за разразившейся в этот день страшной бури с дождем и ветром – такой бури в октябре я не помню ни до, ни после.
Вот и получилось, что мы венчались в почти пустой церкви, и неистовый ветер, от которого дрожали и звенели стекла, заглушал слабый голос старого священника так, что тот выглядел как актер, играющий в пантомиме. От густой пелены дождя тьма была такая, что я едва различал прелестное лицо моей невесты и с трудом надел кольцо ей на палец.