— Ладно, не имеет значения, — пробормотала я, стараясь не смотреть на него, сгребла все бумаги в одну кучу, круто повернулаоь и зашагала к выходу.
Ночью я вышла на крыльцо отогнать кошек, затеявших драку на улице, и споткнулась о стопку книг. Наверху белел читательский билет, и выписан он был на имя Эллы Турнье.
В библиотеку я все эти дни не заходила, борясь с желанием нанести специальный благодарственный визит. Дело в том, что я так и не поняла, как надо благодарить французов. Когда покупаешь что-нибудь, они рассыпаются в благодарностях, но что-то заставляет сомневаться в их искренности. Интонацию толком не разберешь. Однако же саркастический тон библиотекаря сомнению не подлежал, и мне трудно было представить, что он с достоинством примет слова признательности.
Некоторое время спустя, прогуливаясь по набережной, я увидела его сидящим на солнце перед входом в кафе, где я раньше пила кофе. Казалось, он был целиком поглощен своими мыслями, и я в нерешительности остановилась, не зная, что сделать — то ли подойти, то ли незаметно пройти мимо. Но тут он оторвался от созерцания воды, поднял голову и перехватил мой взгляд. Выражение лица его, однако, не изменилось — мысли, казалось, были по-прежнему далеко.
— Bonjour, — глуповато улыбнулась я.
— Bonjour. — Он слегка приподнялся и кивнул на соседний стул. — Кофе?
— Oui, s'il vous plaît,[7] — поколебавшись ответила я и села рядом.
Он подозвал официанта. Испытывая неловкость, я упорно смотрела на реку, лишь бы не встретиться с ним взглядом. Тарн — река большая, около ста ярдов шириной, с зеленоватой поверхностью, тихая, почти неподвижная. Но, приглядевшись внимательнее, я уловила медленное движение. Время от времени на поверхности мелькали какие-то темные, вернее, ржавого цвета огоньки и тут же рассеивались, словно уходя под воду. Я завороженно следила за красными пятнами и всякий раз, как они исчезали, испытывала двойственное ощущение — облегчение и одновременно разочарование, за которым приходило нетерпеливое ожидание новой вспышки. И когда она возникала, я невольно вздрагивала, но глаз не отводила, пока ржавое пятно не рассеется до конца.
Появился, загородив мне вид на реку, официант с чашкой кофе на серебряном подносе. Я повернулась к библиотекарю.
— Что это за красные пятна на реке? — спросила я по-французски.
— Глина с холмов, — ответил он по-английски. — Недавно был оползень, обнаживший подпочвенную глину. Ее смыло в реку.
Я снова повернулась в ту сторону и, не отводя глаз от реки, заговорила по-английски:
— Как вас зовут?
— Жан Поль.
— Спасибо за читательский билет, Жан Поль. Очень любезно с вашей стороны.
Он пожал плечами, освободив меня от необходимости распространяться на эту тему.
Мы долго сидели, не говоря ни слова, просто отхлебывая кофе и глядя на реку. На майском солнце стало жарко, и я была не прочь снять жакет, только не хотелось демонстрировать ему свой псориаз.
— А почему вы не в библиотеке? — Я вдруг нарушила молчание.
— Среда, а по средам библиотека не работает.
— Ясно. И давно вы там?
— Три года. До этого работал в городской библиотеке Нима.
— Так это ваша постоянная работа? Вы профессиональный библиотекарь?
Он искоса посмотрел на меня и зажег сигарету.
— Да, а что?
— Просто… вы не похожи на библиотечного работника.
— А на кого же я похож?
Я пристально посмотрела на него: темные джинсы и мягкая, красноватого цвета рубаха из чистого хлопка. Через спинку стула перекинут черный блейзер. Загорелые руки густо покрыты черными волосами.
— На гангстера, — сказала я наконец. — Разве что солнечных очков не хватает.
Жан Поль слегка улыбнулся и выпустил струйку дыма, образовавшую вокруг его лица голубое облачко.
— Как это у вас, американцев, говорится? «Не судите о содержании книги по ее обложке», — так, кажется?
— Туше, — улыбнулась я.
— Так что же вы делаете во Франции, Элла Турнье?
— Мой муж архитектор. Он работает в строительной фирме в Тулузе.
— А здесь вы почему?
— Нам захотелось пожить в маленьком городке. Раньше мы жили в Сан-Франциско, выросла я в Бостоне, так, для разнообразия…
— Я спросил, вы здесь почему?
— А-а… — Я помолчала. — Да просто потому, что здесь мой муж.
Он приподнял брови и затушил сигарету.
— То есть я хочу сказать, что мне захотелось приехать сюда. Я была рада переменить обстановку.
— Были рады или рады сейчас?
— У вас превосходный английский, — фыркнула я. — Где занимались?
— Я прожил два года в Нью-Йорке. Учился в Колумбийском университете на библиотекаря.
— Что-что? Жили в Нью-Йорке, а потом приехали жить сюда?
— Сначала в Ним, а потом сюда, именно так. — Он улыбнулся. — А что в этом удивительного, Элла Турнье? Здесь мой дом.
Честно говоря, мне надоела эта «Элла Турнье». Он смотрел на меня с той же улыбкой, непроницаемой и снисходительной, какая играла у него на губах в библиотеке, при первой встрече. Не хотелось бы видеть его, когда он выписывал мне читательский билет, вполне вероятно, в его исполнении это был такой же царственный жест.
Я резко поднялась и пошарила в кошельке, отыскивая мелочь.
— Славно поболтали, но мне пора. — Я положила деньги на стол.
Жан Поль посмотрел на горстку монет, нахмурился и едва заметно покачал головой. Я покраснела, сгребла монеты и направилась к выходу.
— Au revoir, Ella Tournier. Надеюсь, вам понравится Генри Джеймс.
Я круто обернулась:
— Слушайте, почему вы с таким нажимом повторяете мою фамилию?
Он откинулся на спинку стула. В глаза ему ударило солнце, и выражения лица я не уловила.
— Так вы скорее привыкнете к ней. И она действительно станет вашим именем.
Из-за забастовки почтовых работников ответное письмо кузена Якоба Турнье пришло с запозданием, только первого июня, через месяц после моего послания. В конверт были вложены две страницы, покрытые крупным, почти не поддающимся расшифровке почерком. Положив рядом словарь, я принялась за работу, но она оказалась настолько трудной, что после неудачных попыток отыскать несколько слов я остановилась и решила попытать счастья в библиотеке с ее куда более полным словарем.
Когда я вошла в зал, Жан Поль, сидя за столом, разговаривал с каким-то мужчиной. В манерах его и выражении лица ничего не изменилось, но с удовлетворением, удивившим меня саму, я отметила, что, когда я проходила мимо, он поднял на меня взгляд. Взяв с полки несколько словарей, я села за стол спиной к нему, злясь на себя, что уделяю ему слишком много внимания.
В библиотеке дело пошло живее, впрочем, и в этих словарях нескольких слов не нашлось, а еще больше — я просто не сумела разобрать. Промучившись над одним абзацем минут пятнадцать, я в изнеможении откинулась на спинку стула, и в этот самый момент слева от себя заметила Жана Поля. Прислонившись к стене, он смотрел на меня, и на губах его играла улыбка столь сардоническая, что захотелось ударить его.
Я вскочила на ноги, подтолкнула письмо в его сторону и прошипела:
— Сами попробуйте.
Он взял письмо, бегло просмотрел его и кивнул:
— Оставьте. В среду увидимся в кафе.
В среду утром он сидел за тем же столиком, на том же стуле, но небо нынче было затянуто облаками, и красноватые пузыри на поверхности воды не вздувались. На сей раз я села не рядом, а напротив, спиной к реке и лицом к нему. В кафе было пусто: официант, читавший газету, проследил взглядом, как я сажусь, и, уловив мой кивок, отложил ее в сторону.
В ожидании кофе мы не обменялись ни словом. Для светского разговора я чувствовала себя слишком усталой; сейчас были стратегические дни текущего месяца, и три ночи подряд мне являлись кошмары. Заснуть после них я не могла и часами просто лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к ровному дыханию Рика. Некоторой компенсацией могла бы стать полуденная дрема, но чувствовала я себя потом разбитой и больной. Впервые в жизни мне стало понятно выражение лица молодых матерей — недоуменное и усталое: так выглядят хронически недосыпающие люди.