Подруги говорили, что, если хочешь забеременеть, надо заниматься сексом либо как можно больше, либо как можно меньше. При первом варианте возникает эффект ружейного выстрела — дробинки разлетаются во все стороны и есть надежда, что хоть одна из них попадет в цель. Другой подход можно назвать стратегическим: бережешь боеприпасы в ожидании подходящего момента.
Поначалу мы с Риком пошли первым путем. Он возвращался с работы, и мы перед ужином занимались любовью. Мы рано ложились, рано просыпались, чтобы не пропустить и утро, — словом, использовали любую возможность.
Рику такое изобилие нравилось, чего не могу сказать о себе. Прежде всего я никогда не занималась сексом по нужде — только по желанию. А теперь во всем чувствовался расчет, за всем стояла цель, хотя вслух об этом и не говорилось. Да и к контрацептивам отношение оставалось несколько двойственным. Попытки избежать беременности в прошлом, уроки и наставления, которыми меня пичкали, — разве все это забудешь в момент? От многих я слышала, что это настоящий поворот в жизни, — может быть, но я лично вместо ожидаемого подъема чувств испытывала страх.
Главное же — я совершенно изнемогла. Я плохо спала, каждую ночь мне снилось голубое. Рику я не говорила ничего, никогда не будила его и не пыталась на следующий день объяснить свою усталость. Раньше я делилась с ним всем, теперь в горле у меня застрял комок, а рот на замке.
Однажды ночью я лежала на кровати, вглядываясь в танец голубых пятен где-то наверху, когда меня вдруг осенило: только две ночи прошли у меня спокойно, и было это, когда мы не занимались любовью.
Это открытие несколько успокоило, хоть что-то стало ясно: я слишком озабочена тем, чтобы забеременеть, и поэтому мне снятся кошмары. Теперь не так страшно.
Так или иначе, мне нужен был сон, следовало убедить Рика поменьше заниматься сексом, не объясняя почему. Сказать ему, что после любовных объятий меня посещают кошмары, я не могла.
Тогда я придумала нечто иное. Когда подошли сроки и стало ясно, что я не беременна, я предложила Рику испытать стратегический подход. Я вооружилась всевозможной научной аргументацией, использовала несколько технических терминов и старалась сохранять полную непринужденность. Рик был разочарован, но отступил с достоинством.
— Ты в этих делах лучше моего разбираешься, — сказал он. — Я что? Всего лишь ружье, взятое напрокат. Так что командуй.
К сожалению, хотя сон стал являться реже, свое черное дело он сделал: я с трудом засыпала, случалось, ночами бодрствовала, ощущая неясную тревогу, ожидая появления голубого и думая, что в любой момент оно может вернуться, совершенно независимо от секса.
Как-то ночью — а ночь это была стратегическая — Рик принялся целовать меня, как обычно, начиная с плеч и постепенно опускаясь вниз, и вдруг остановился. Я почувствовала, что губы его застыли на сгибе руки. Я ждала продолжения, но оно не последовало.
— Слышишь, Элла, — заговорил он наконец.
Я открыла глаза и, проследив за его взглядом, отдернула руку.
— А-а, это, — просто сказала я и принялась изучать выступившие на коже красные чешуйки.
— Это — что?
— Псориаз. Когда-то он уже был, в тринадцать лет, и родители только что развелись.
Рик вгляделся в кружок покрасневшей кожи и, перегнувшись, поцеловал меня в закрытые глаза.
Открыв их, я успела уловить мелькнувшую в его взгляде брезгливость. Впрочем, он тут же взял себя в руки и улыбнулся как ни в чем не бывало.
Всю следующую неделю я беспомощно наблюдала, как пятно увеличивается, а затем распространяется на другую руку и оба локтя. Вскоре краснота перекинется на лодыжки и икры.
По настоянию Рика я пошла к врачу. Он был юн, резок и избегал выражений, которыми любят пользоваться американские врачи для успокоения пациента. Чтобы понять его стремительную речь, мне приходилось напрягаться.
— Раньше у вас это было? — спросил он, рассматривая мои руки.
— Да, в отрочестве.
— А с тех пор?
— Нет.
— Вы во Франции давно?
— Шесть недель.
— И надолго приехали?
— Наверное, на несколько лет. Мой муж работает в строительной фирме в Тулузе.
— Дети у вас есть?
— Нет. Пока нет. — Я покраснела. «Возьми себя в руки, Элла, — прикрикнула я на себя. — Тебе двадцать иосемь, пора бы перестать смущаться по такому поводу».
— Работаете?
— Нет. Сейчас нет. В Соединенных Штатах работала. Акушеркой.
У него округлились глаза.
— Une sage-femme?[5] И собираетесь практиковать во Франции?
— Вообще-то хотела бы, но пока еще не получила разрешения на работу. К тому же у вас другая система, так что для начала придется сдать экзамен. Сейчас занимаюсь французским, а осенью поступлю в Тулузе на курсы, чтобы подготовиться к экзамену.
— Вы выглядите усталой. — Он резко сменил тему, как бы давая понять, что не следует тратить его время на разговоры о моей профессиональной карьере.
— У меня бывают кошмары, но… — Я оборвала себя на полуслове, не желая посвящать его в свои семейные проблемы.
— Вы несчастливы, мадам Тернер? — мягко спросил он.
— Да нет, с чего вы взяли? — неуверенно ответила я. «Но когда чувствуешь себя такой усталой, трудно сказать», — добавила я про себя.
— Видите ли, псориаз нередко вызывается бессонницей.
Я кивнула. Слава Богу, с психоанализом покончено.
Доктор прописал картизоновую мазь, свечи, уменьшающие опухоль, снотворное на случай, если резь будет мешать заснуть, и велел прийти через месяц.
— И еще одно, — добавил он, уже прощаясь, — когда забеременеете, обращайтесь тоже ко мне. Я ведь, помимо всего прочего, и гинеколог.
Я снова покраснела.
Моя влюбленность в Лиль-сюр-Тарн длилась немногим больше, чем здоровый сон.
Это был красивый мирный городок, жизнь здесь в отличие от Соединенных Штатов протекала неторопливо, и то, что называется ее качеством, было не в пример лучше. Продукты на субботнем рынке, особенно на вкус тех, кто привык к супермаркетам с их пресной пищей, — мясо в boucherie,[6] хлеб в boulangerie, — были превосходны. Обед в Лиле все еще оставался главным застольем, дети спокойно играли, не опасаясь ни машин, ни незнакомцев, и просто поболтать всегда оставалось время, никто не торопился так, чтобы не было возможности остановиться и перекинуться парой слов с любым прохожим.
Те есть с любым, кроме меня. Если не ошибаюсь, мы с Риком были единственными иностранцами в городке. Соответственно с нами и обращались. Стоило войти в лавку, как разговор прекращался, а если и возобновлялся, то можно не сомневаться, что речь идет о чем-то третьестепенном. Обращались со мной вежливо, и, прожив здесь несколько недель, я почувствовала, что толком, по душам, так ни с кем и не поговорила. Я взяла за правило приветствовать тех, кого знала в лицо, и они откликались, но никому бы не пришло в голову поздороваться первым и остановиться поболтать. Я старалась следовать совету мадам Сентье — говорить как можно больше, но стимула практически не было, так что мысли даже не успевали оформиться в слова. Лишь когда возникало какое-нибудь дело, например, при покупке или надо было узнать, как пройти куда-нибудь, горожане расщедривались на несколько слов.
Однажды утром в кафе на площади я пила кофе и читала газету. За соседними столиками сидели люди. Хозяин подходил то к одному, то к другому, болтал о чем-то, обменивался шутками, угощал детей конфетами. В этом кафе я бывала уже не раз, мы с хозяином кивали друг другу, но до разговора дело так и не дошло. «Наверное, на то лет десять потребуется», — кисло подумала я.
За несколько столиков от меня сидела юная, помоложе меня, женщина с пятимесячным младенцем, он расположился на сиденье, какие используют в машинах, и тряс погремушкой. На женщине были обтягивающие джинсы, она то и дело заливалась резким смехом. Вскоре она встала и вошла внутрь кафе. Ребенок, казалось, н ого не заметил.