од крышей небольшого павильона для пригородных пассажиров. Зато в следующий миг она была неутомима... Дождь завораживающе хлестал добрых минут двадцать и сопровождался в наступившей мгле пугающими вспышками молний с сухим мощным надрывным треском. При очередном особенно сильном ударе грома, Юля, вспомнив о шаровых молниях, потянула Иванова подальше от входа, на кого-то натолкнулась, оглянулась, вежливо извинилась и, заметив стоявшую у стенки поодаль от толпы ожидающих грустную фигуру своего дачного соседа, протиснулась к нему. - Добрый вечер, Игорь Михайлович! - поприветствовала она его. - Вам, видимо, тоже дождь все планы спутал? - Добрый вечер, Юленька! - едва кивнув головой, вяло ответил он и с каким-то затаённым сожалением тихо добавил: - Нет, не дождь. Просто тоскливо очень на душе. А рядом с цветниками в саду... даже невыносимо. Дождь как внезапно начался, так и внезапно кончился. Сразу же засияло яркое солнце. Все пассажиры дружно потянулись к выходу. Умытая природа сверкала, торжествовала и радовала насыщенными красками своих одеяний, звонкими голосами птиц и ароматными запахами цветущего лета. - А что со Светланой? - уже на платформе поинтересовалась Юля. - В отпуск на море что ли укатила? И детей ваших не видно. Одни только вы на даче в последнее время копошитесь. - Дома она, - опустил глаза Юлин сосед. - И дети с ней. Не разрешает им быть со мной. Расходиться будем. Точнее, фактически разошлись. Осталось лишь формально развод узаконить. В понедельник, завтра суд. Впрочем, Света готова помириться. Да я не хочу. Сколько можно!? Если бы не Ленка с Наташкой, давным давно ушёл... Иванов нахмурился и тяжко вздохнул. Уловив этот вздох, сосед Юли внимательно посмотрел на Иванова: - Поди, осуждаете? - Нет, - качнул головой Иванов. - Я не судья. Но детей всегда жалко. Они-то причём? - Да, Игорь Михайлович. Детей жалко, - поддакнула Юля. - Они у вас такие славные! Без отца, сами знаете, много труднее. Будь бы вы пьяницей, дуралеем... не будь в вашем характере так много хорошего, положительного - иное дело. И у Светланы масса достоинств. Могли бы поладить, прекрасно вместе жить да жить. Из-за поворота, подав протяжный сигнал, показалась электричка. Ещё одна, встречная из Киева, тоже, сигналя, стремительно приближалась к противоположной платформе. Иванов, Юля и её дачный сосед взяли в руки корзины и приготовились к посадке. Вдруг на середину противоположной платформы вбежал мальчишка с явным желанием и решимостью успеть перескочить железнодорожное полотно перед электричками. - Серёжа! - крикнула ему в след девочка. - Не прыгай! Электричка встречная! Следующей уедешь! - Успею! - крикнул он ей в ответ и храбро прыгнул вниз с высокой полутораметровой платформы на мокрые бетонные шпалы. Прыжок на рельсы получился у мальчугана неудачным. Он поскользнулся, подвернул ногу, потерял равновесие и упал между рельсами на бок. Тревожно-пронзительно засигналили, окутавшись в дымку пара и гари от включенных на полную силу тормозных устройств, электрички. Та, что на противоположной стороне, неотвратимо приближалась к мальчику. Мальчишка, возможно, успел бы выскочить из опасного пространства, но растерявшись, пытался лишь вжаться в узкое пространство между железобетонными шпалами. Предвидя неминуемую трагедию, на обеих платформах в испуге замерли пассажиры. Раздались вскрики, вопли. Кому-то стало плохо. Кто-то закрыл от ужаса лицо руками. В этот последний момент, стоявший там неподалеку мужчина, подобно тигру, метнулся сверху к мальчику и отчаянным рывком откидывает его под платформу. Сам же выскочить не успевает. Электричка корпусом, издав глухой мягкий звук, отбрасывает мужчину вперёд на шпалы и потом медленно и неумолимо подминает его под себя... Весь двадцатиминутный путь до Киева Иванов, Юля и её сосед по даче ехали молча. По щекам Юли катились слёзы. Соседа по даче, сидевшего рядом низко опустив голову и закрыв бледное лицо руками, раз за разом охватывала мелкая нервная дрожь. И лишь в Киеве, прощаясь, дачный сосед Юли, не стыдясь выступивших слёз, взглянул Иванову в глаза и твёрдо сказал: - Всё! Хватит дурью маяться! Во власть пустячных обид себя отдавать, - и повернувшись к Юле добавил. - Сейчас же еду к детям, к Свете. Если потребуется, встану на колени перед ними. Тот мужик, не щадя себя, кинулся под поезд на выручку чужого ребёнка. Я же, идиот и сволочь, от своих, родных, фактически отказался из-за ничтожных неурядиц с женой, её мелких каприз, чтобы, видите ли, нервы себе не портить, здоровье своё сберечь. Дома Юля позвонила сначала в центральную больницу города Бровары, но так как туда пострадавшего мужчину не привозили, стала обзванивать больницы Киева и нашла. - В отделении реанимации находится, - сообщили ей. - В очень тяжёлом состоянии. Никто к нему не допускается. Более подробную информацию давать не стали. Юля хотела звонить в отделение реанимации, однако Иванов её отговорил. Попросил не надоедать, не отвлекать впустую медицинский персонал больницы от работы, учитывая, что пострадавший в реанимации. Тем не менее, пока Иванов мылся в ванной, она дважды пыталась дозвониться в отделение реанимации. А окончательно успокоилась лишь тогда, когда он чистенький, свеженький, резко помолодевший, источающий после ванны аромат хвои, ласково обнял её, нежно поцеловал, поднял, отнёс на диван, уложил, примостился рядом, ещё раз поцеловал и с укором произнёс: - Юленька! Ну представь на минутку, что таких сейчас, как ты, человек двести. И все они звонят по несколько раз в реанимационное и хирургическое отделения больницы узнать, что с тем мужчиной. Причём, наверное, не столько ради него, сколько ради успокоения себя. И каждой, каждому надо медсёстрам и врачам ответить, рассказать, объяснить. Прижавшись и поцеловав в ответ Иванова, Юля вопросительно посмотрела ему в глаза: - Володенька? А ты бы бросился на рельсы под поезд спасать кого-нибудь? - Раньше, когда мне было пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать лет и даже в двадцать три года, да, бросился бы спасать любого, тем более ребёнка, - усмехнулся Иванов. - Даже просто на выручку или оказания помощи. А сейчас, честно скажу, нет! Лишь в редких исключительных случаях. И то, прежде чем пойти на это, десять раз хорошо обо всём подумаю, непременно оценю степень риска. И если такой мой благородный душевный порыв, такое благородное душевное устремление моему здоровью и благополучию не угрожает, тогда, да, спрыгну на рельсы, зайду в горящую хату, поплыву или поползу по льду к тонущему, помешаю действиям преступника-насильника. То есть, иными словами говоря, сейчас я от совершения героических подвигов воздержусь. Своя рубашка, образно выражаясь, стала ещё ближе к телу. К тому же, чего ради? Что взамен я или моя семья, мои папа с мамой, воспитавшие меня мужественным и благородным, от государства и общества получат, если стану калекой либо погибну? Ровным счётом ни-че-го! В лучшем случае повесят на грудь медную либо иную блестящую побрякушку, и будь здоров! Крутись, как хочешь, на маленькое пособие по инвалидности. Смешно, но сама подумай, ты же бухгалтер, Юлечка. Твердые размеры пенсий для граждан-доброхотцев, ставших инвалидами при спасении человеческой жизни, охране социалистического правопорядка, а также по охране социалистической собственности, у нас, в стране развитого социализма, следующие. Для инвалидов первой группы - 70 руб. Для инвалидов второй группы - 45 руб. Для инвалидов третьей группы - 25 руб. То есть, за тот героический поступок, что мы видели, мужчине, если он станет беспомощным существом, назначат ежемесячную пенсию, в 70 рублей. По сути её хватит только на питание. И то неполноценное! Про инвалидов второй и третьей группы - даже говорить не хочется. А обуза какая для близких? В итоге, очень многих... родственнички сбагривают в дома инвалидов. А ты, Юля, хотя бы раз была там? Юля отрицательно качнула головой. - А я был, - тяжело вздохнул Иванов. - Несколько раз с концертами, в пионерском возрасте. До сих пор перед глазами тот ужас стоит. - Не может быть такое, Володя. Ты что-то путаешь. - Ничего я, милая Юлечка, не путаю, - усмехнулся Иванов. - Просто ты многое не знаешь. Ведь об этой проблеме публично не говорят, молчат. А кто знает, публично сказать боится. Да и не дадут сказать. Власти горькая правда не нужна. Она позволяет говорить во всеуслышание лишь о сладкой правде. А кто этого не понимает... или, не дай Бог, набравшись смелости, начнёт пытаться горькую правду публично рассказывать-высказывать, такой знаешь где быстро окажется? Иванов, улыбнувшись, вопросительно посмотрел на Юлю. - Знаю, улыбнулась Юля. - В тюрьме за антисоветскую деятельность. - Даже хуже, Юлечка, - нахмурился Иванов. - На такого запросто могут навесить ярлык с диагнозом «Вялотекущей шизофрении» и отправить на несколько лет в психиатрическую больницу тюремного типа для принудительного лечения. А там, благодаря карательным психотропным средствам, редко кому удаётся остаться смелым. Так что, Юленька, подвигов от меня теперь наша страна не дождётся. Кончилось детство. Поумнел! Юля внимательно посмотрела в глаза Иванову и отрицательно покачала головой: - Неправда это, Володя. Ты не такой. Равнодушным к чужой беде не останешься. Я тебя за два с половиной месяца хорошо изучила. Видела, как реагируешь на несправедливость. Как однажды жёстко осадил продавщицу, по-хамски ответившую пожило