В зеркале перед ним предстало бледное до синевы лицо, безумные глаза... Это был лик сумасшедшего, буйного и смертельно опасного.
— Эх, Афоня, Афоня, — по-хозяйски вздохнула взявшая бразды правления совесть. -— Ну что с таким делать, а? Угадай с трех раз. Для самых одаренных подсказываю: "маузер" в правой руке.
— Нет, — прошептал Цыкин.
— Ты должен помочь обществу, Афоня. Общество парализовано демократическими свободами и не скоро поймет, что таких, как ты, надо пристреливать, как бешеных собак. Будь человеком, возьми этот труд на себя. Ведь тебе не надо доказывать, что ты виноват? Смотри, это делается вот так.
Афонино отражение в зеркале встретилось глазами с Цыкиным, кивнуло ему, словно прощаясь, приставило тяжелый "маузер" к виску и нажало спусковой крючок. Бандит увидел, как брызнула на руку кровь, как на мгновение наполовину вылезли глаза от повысившегося внутричерепного давления, как с другой стороны вместе с пулей вылетела добрая половина черепа... Отражение опустило оружие и продолжало стоять перед Цыкиным с разбитой головой и помертвевшими глазами. По зелёно-голубому халату текла, впитываясь, темно-красная кровь.
Но сам Афоня был ещё жив. Его собственная рука с оружием была опущена вниз, ствол смотрел в импортный линолеум. Он был жив и, странное дело, ещё хотел жить. Поэтому, когда не подчиняющаяся ему более рука стала поднимать оружие к виску точь-в точь так, как это только что сделало отражение, Афоня заплакал и взмолился:
— Нет! Нет!!!
— В чем дело? Ты боишься?! — гневно спросила совесть теперь уже почему-то женским голосом. —Да будь же ты мужиком!
— Нет. Не надо... —осипнув, шептал Афоня.
— Неужели ты хочешь отдать себя в руки правосудия? — в женском голосе звучало презрение. — Ты выбираешь это? Предпочитаешь тюрьму?
— Да! —не колеблясь, заверил Цыкин.
Совесть недовольно хмыкнула и замолкла, видимо, размышляя. Правая рука, подрагивая, держала "маузер" у виска, обжигая горячим стволом кожу. Оставалось только слегка согнуть указательный палец... Афоня закрыл глаза, чтобы не смотреть на жуткое отражение.
— Ладно, договоримся, —буркнула, наконец, совесть мужским голосом и опустила оружие. — Решено. Значит, пойдешь сдаваться. Давай подумаем, как это сделать, чтобы хоть как-то искупить вину. Кому ты велел убить Осокина?
— Перёпе.
— Это маленький такой, курчавый? Антон Перепелицын, бывший форточник?
— Да. На цыганенка похож. Да он и есть наполовину цыган.
— А по-моему, на Пушкина, — неожиданно заявила совесть женским голосом, и Афоня лишний разубедился, как плохо быть сумасшедшим. Пока совесть молчала, Цыкин успел подумать, как же он раньше не заметил, что их маленький, ловкий как обезьяна и глуповатый киллер Перёпа внешне, действительно, отдаленно напоминает Пушкина.
— Вспомни, что ты ему ещё приказал? — продолжил допрос мужской голос.
— Сегодня ночью он должен убрать Карапетяна. Ротор, Кейб и Мокрый работают днем того физика, что в Туле, а завтра они замочат четвертого, Иванова.
— Какие заказы ты можешь отменить?
— Только завтрашний. Перёпу вряд ли до завтра кто найдет. Но он если обещал, то сделает. А в Туле, наверное, закончили уже.
— Жаль. Это будет меня тяготить. А значит, и тебя. На который час назначен взрыв конвейера?
— На десять утра.
— Каким способом ты можешь его предотвратить?
— Есть только один способ: позвонить на радио-станцию "Эхо Москвы" и попросить запустить в полночь вместо рекламы нашего казино другую нашу рекламу. Это будет сигнал Шаттлу, что тольяттинцы уплатили бабки, взрыв отменяется. По-другому с ним связаться нельзя. Но по любому ему надо будет платить.
— Как Вы будете рассчитываться?
— Баум снимает деньги со счета, мы с ним приезжаем на дачу к Семенчуку. Туда же должен подъехать Шаттл. Баум отслюнивает ему грины, Семенчук следит, чтобы все ништяк было, я отвечаю за безопасность Семенчука.
— Сколько берет Шаттл?
— Двадцать пять процентов.
— Не западло Вам платить ему столько? Он доверяет Семенчуку?
— Черт знает, чего они так спелись. Маньяк маньяка видит издалека. Потом, он же не один, у них же какая- то секретная шарага при ФСБ. Как говорит Шаттл: "Мы —Физики-Секретчики-Бизнесмены". Я его девастатор ни разу в глаза не видел, ты ведь знаешь...
— Не забывай, что я спала. Он — представитель секретной лаборатории? Значит, их много, которые решили подзаработать вот таким способом?
— Да, но мы эту контору до сих пор не вычислили, так что трогать его нет смысла.
— Точнее, до сей поры не было смысла. Пора прекращать вашу игру в громовержцев. Рекламу заменишь. Баума предупредишь, запугаешь, что хочешь с ним сделай, но чтобы он подтвердил перед кем угодно, что деньги действительно получены. Снимете, сколько надо, и заплатите Шаттлу. Наверняка не последние. Главное, чтобы взрыва не было, понял? А потом подумаем, как лучше сдаться милиции. Но главное, устрой эту встречу на даче, чтобы на твоей совести, на мне то есть, новых человеческих жертв не было.
— Семенчук меня и в тюрьме достанет.
— А тебе никто не велит его сдавать. Ты за свои старые грехи ответь. Тогда я оставлю тебя в покое. Пока, на первый раз, даю тебе испытательный срок. Не буду тебя донимать. Но если ты передумаешь...
Правая рука Афони самопроизвольно поднялась и рукояткой "маузера'' разбила зеркало. Отшвырнув оружие, она взяла один из острых осколков и крепко прижала к шее, в том месте, где проходит сонная артерия. Афоня выпучил глаза.
— Не передумаю.
— Когда назначена встреча с Шаттлом?
— Не знаю. Договариваться будем послезавтра.
— Ну, это не важно. Я теперь всегда с тобой. Сделаешь так, как совесть велит. Сейчас ложись спать, но не забудь вечером отдать приказ насчет рекламы.
Цыкин выронил осколок зеркала, непритворно шатаясь, подошел к дивану, рухнул на него и проспал до вечера. Проснувшись, он не смог вспомнить, зачем убил двух подручных, а про утреннюю посетительницу забыл начисто. Но того, что он помнил, хватило ему, чтобы до конца своей жизни — а жить ему оставалось совсем немного — не знать ни секунды покоя...
Ларькин свернул в подворотню, проехал через проходной двор, впритирку миновав опять припарковавшуюся здесь "тойоту" ("сколько раз им говорили... опять, что ли, штраф хотят заплатить?") и загнал "жигулёнок" в автоматически открывшиеся ему навстречу ворота грасовского гаража. Он вернулся из Тулы усталый и недовольный. Он опоздал. Инженер оружейного завода Кисьмережкин был сегодня утром по дороге на работу сбит "джипом" без номеров. "Скорая помощь", на которой его везли в реанимацию с сиреной и мигалкой, тоже попала в аварию: тяжелый старый "ЗИЛ" с номерами, заляпанными грязью, не захотел уступить ей дорогу. Вся бригада получила ранения, а инженер скончался. Нарушителей правил дорожного движения найти пока не удалось, да никто и не верил, что удастся.
В мастерской, которую Виталий не мог миновать, проходя из гаража в другие помещения особняка, его встретил Ренат.
— Привет. Ну, как дела?
— Плохо, — махнул рукой капитан.
— Пошли, расскажешь. Все сейчас у Ильи собрались. Стихийное совещание за чашкой кофе. Майор велел тебя позвать.
— Пошли.
В "бункере" Большакова было только три кресла, поэтому они захватили себе по дороге пару стульев из ларькинской лаборатории.
— С возвращением, — Борисов, похоже, к вечеру остыл и был настроен миролюбиво. — Говорят, ты должен был опоздать.
— Я и опоздал, — с досадой ответил Виталий. — Где-то на полчаса всего, но... Хер бы они его сбили, если б я вовремя доехал до Тулы.
— Теперь уж не переиграешь, —сочувственно произнес майор, вручая ему чашку горячего кофе. —А мы тут отмечаем Илюшино боевое крещение.
— Да Вы что? —удивился Ларькин и посмотрел на Большакова, — Как это ты сумел поступиться принципами?