— Правда, — сказал главстаршина Орлов. — Вы на самом деле молодцы.
Через два дня наступила тишина. Немцы опять перешли на старый режим: обстрел, бомбежки, но все в такой норме, что после пережитых дней это воспринималось как шуточки.
— Что это они снова затевают? — опросил Петька.
Никто ему не ответил. А вечером разведчики доложили, что на той стороне празднуют пасху.
— Невеселая пасха у них, — смеялся Гуменник, пришедший к нам, — столько жертв, и все напрасно. Не только не выкинули нас, как было задумано, а еще и территорию потеряли. Наши на многих участках здорово продвинулись вперед.
Он стоял у погребка подтянутый, интеллигентный, но вид у него был лихой, и трудно было поверить, что это он чуть не потерял сознание, когда медсестра Люба рассказывала об операции.
— Вот это — герой! Причем первоклассный, — сказал Иван, когда Гуменник ушел.
«Я ВЕРНУСЬ, ТОВАРИЩ КАПИТАН!»
Петька напрасно тревожился, немцы ничего не замышляли. Верно, они и в самом деле выдохлись и убедились в том, что впустую тратят время, боезапасы и людей. В первые дни пасхи они даже по долине смерти били редко, и когда там взрывался снаряд, ребята смеялись:
— Фриц с пьяных глаз пальнул.
Затишье дало возможность очистить колодец.
— Нина, завтра ты уйдешь отсюда, — сказал мне Лапшанский.
— Нет, — крикнула я в ужасе, — нет! Ведь самое страшное прошло, и ничего со мной не случилось. Товарищ капитан, миленький, пожалуйста, не выгоняйте меня. Честное комсомольское, я буду с одного слова слушаться. Если хоть заикнусь что-нибудь поперек, вот тогда сразу можете меня отправить. Товарищ капитан…
— Нина, ты потом вернешься. Просто нужно один пакет срочно доставить в тыл.
— Нет уж, не обманете. Пусть ваши любимчики везут всякие распакеты.
— Ну вот видишь, ты только что дала слово и тут же начинаешь пререкаться. Все. Пойдешь ночью с мотоботами. Встретишь там по-человечески Первое мая…
— Я не хочу по-человечески!
— …отоспишься и вернешься.
— Кстати, тебя там кто-то ждет, — ввернул Орлов.
— Кто меня ждет?
— Ну, наверное, ждет кто-то, раз ты мне однажды даже табак отдала.
Я почувствовала, как краска медленно покрывает мое лицо и ползет по шее.
— Как тебе не стыдно!
Но напоминание о Борисе заставило меня задуматься. Я не знала, жив ли он, и до сих пор просто не позволяла себе часто думать о нем. Но сейчас такая тоска подкатила к сердцу, что некуда было от нее деваться. Действительно, я могла уже завтра быть рядом с ним или хотя бы узнать о нем. А что, если согласиться и потом вернуться снова? Сходить в баню. Поспать. Поесть без опасения, что у тебя сейчас вырвет миску из рук какой-нибудь шальной осколок. Ах, боже мой, да разве в этом дело? Ведь главное — Борис. В конце концов, есть Доленко, который снова может помочь мне. Уж ни один человек, даже капитан третьего ранга Торопов, начальник связи, не мог сказать, что я здесь была нагрузкой.
К ночи я приняла железное решение уйти с мотоботами, если капитан вернется к этому разговору.
На следующий день Лапшанский приказал:
— Ну, Нина, собирайся.
К безмерному удивлению всех, я молча начинаю собираться. Потом, чтобы подразнить капитана, говорю жалобным голосом:
— Ну и пусть. Разве здесь нужны такие трусы, как я? Здесь нужны герои вроде Гуменника. А что я? Пустое место. Во всяком случае, в глазах товарища капитана.
Он делает вид, что не слышит меня, но я отлично знаю, что это только вид.
— Прощайте, ребята, — вздыхаю я. — Если я была очень плохой, то не обижайтесь.
— Брось, Нинка, ты же знаешь, что нам нелегко расставаться с тобой. Но так оно и вправду лучше, — говорит рассудительный Иван.
Я выдерживаю убитый вид до тех пор, пока мотобот не отчаливает от причала. Тогда кричу провожающим меня ребятам и капитану:
— Глупости все это! До скорой встречи! Я скоро вернусь, товарищ капитан!
ЗЛОДЕЙ
Это было ущелье, поросшее по склонам сплошным сосняком. Днем и ночью деревья шумели тревожно, и шорох хвои вызывал у меня чувство гнетущей тоски. Мне было от чего затосковать. По возвращении из немецкого тыла я попала снова к старшему лейтенанту Щитову, и он сразу же мне заявил:
— Все, Морозова, отвоевались. Больше чтобы я не слышал ни слова о фронте.
— Но мне Лапшанский немедленно приказал вернуться, — попробовала я взять его на пушку.
Однако Щитов был не из легковерных.
Сейчас мы базировались уже не в селении, а в этом ущелье, где шумели и шумели проклятые сосны, доводя меня до отчаяния.
За последние месяцы я совершенно отвыкла от мирной жизни и по ночам, слушая шепот леса, вспоминала, как море лизало с тихим шелестом борта нашего корабля-причала. В такие минуты я готова была пойти на что угодно.
Совсем было плохо и то, что мне не удалось увидеть Бориса. Сережа Попов заверил меня, что Боря жив и здоров и непременно примчится ко мне, как только выпадет свободная минута. Но что-то он не ехал и не ехал.
В первый же день прибытия сюда я нажила себе врага.
Мы обедали в домике, который стоял на самом дне ущелья. Ребята наперебой расспрашивали меня о фронте.
ия чуточку форсила своим привилегированным положением единственного здесь фронтовика. Я заметила, что это очень не нравится одному старшине первой статьи, которого я видела впервые.
Он без конца посматривал в мою сторону, и лицо его принимало все более неприязненное выражение. Заметив это, я начала форсить еще больше, уже просто назло ему. Он оттолкнул миску с фасолью и демонстративно вышел.
Землянка наша была самой первой по склону. Я зашла в нее. При открытой двери здесь было совсем светло, и я решила устраиваться, пользуясь свободной минутой. Хотя что мне было устраиваться? Застелить койку да достать из вещмешка и просушить вещи. Но не успела я еще оглядеться, как в землянке потемнело. Кто-то стоял в дверях.
— Морозова, на построение!
Бросив все, я пошла. На широкой площадке возле радиорубки строились ребята. Перед ними с устрашающе решительным видом стоял старшина, который мне так не понравился во время обеда.
— Смирно! — скомандовал он.
Строй привычно замер.
— Матрос Морозова, из строя!
Я шагнула вперед.
— В нашу смену с сегодняшнего дня входит новый радист матрос Морозова, — сказал старшина. — Это человек, немного побывавший на фронте, но считающий себя бывалым фронтовиком. У нас дружный, здоровый коллектив, поэтому я считаю своим долгом предупредить нового товарища, что мы не потерпим никакой анархии, никаких отклонений от дисциплины. Вам ясно, Морозова?
Анархия? Это на фронте анархия? Да был ли ты, старшина, когда-нибудь на фронте-то? Знаешь ли, что именно там никто и никогда не пойдет против коллектива, не вспомнит о себе, как бы ни было голодно, холодно, тоскливо и страшно?
— Вы поняли меня, матрос Морозова?
— Так точно, — вежливо ответила я.
Кажется, ребята разочарованы моим смирением.
— Разойдись!
Он явно считал, что очень удачно поставил меня на место. Этого допустить было нельзя. Как можно учтивее я сказала:
— Разрешите обратиться, товарищ старшина!
— Да-да, я вас слушаю, — ответил он не менее любезно.
Мы отошли в сторонку.
— Товарищ старшина, так вы утверждаете, что на фронте процветает анархия? Я правильно вас поняла?
— Попрошу не передергивать! — вскипел он.
— А вы нервный. Трудно вам придется, — насмешливо посочувствовала я.