— Довольно! — отрезал Бессонов и, повернувшись, зашагал прочь.
Начались дни, похожие один на другой.
Вахта, прием пищи, короткий отдых и снова вахта.
Старшина Бессонов просто не знал, как сильнее отомстить мне за тот разговор. Для начала он посадил меня к себе на подвахту, крепко задев этим мое самолюбие.
— Вы за время пребывания на фронте дисквалифицировались как специалист. Телефон крутить может каждый, а радиосвязь — дело слишком ответственное, чтобы я мог рисковать. У меня серьезный вариант, посидите, поучитесь.
Я сидела рядом с ним. Когда кто-нибудь вызывал нас, он тотчас забирал карандаш, и я не имела никакой возможности даже принять радиограмму. Сидела и делала это мысленно.
Двенадцать часов безделья с фланелевыми наушниками на висках в душной землянке доводили меня до отупения. Чтобы скоротать время, я с идиотским упрямством смотрела на лежащий передо мной бланк для приема радиограмм и высчитывала, сколько напечатано на нем разных букв, складывала из них слова, предложения.
Я не знала, куда мне деваться от безделья, от тяжких мыслей о Борисе, который не подавал о себе весточки.
Можно было, конечно, пойти к Щитову и пожаловаться ему на произвол старшины Бессонова, но старшин лейтенант тоже был зол наменя, и мне не хотелось поэтому к нему обращаться. Тем более, что он терпеть не мог ябедников.
А рассердился он на меня из-за Вальки Черкасовой, чтоб ей пусто было, лошади этакой!
Он вызвал меня и приказал провести с Валькой беседу относительно ее поведения. Интересно, что я могла ей сказать? Да она со мной и считаться не будет все равно. Что, я не знаю, что ли? Но Щитов отдал приказание таким гоном, что я сказала: «Есть!».
Направляясь в землянку, я все же твердо решила, что беседа с Валькой не состоится. Как мне с ней говорить? Читать мораль? Да ее совесть из пушки не пробьешь. Она меня и слушать не будет. Я повернула обратно.
— Разрешите, товарищ старший лейтенант!
— Да, — Щитов удивленно посмотрел на меня, — что так быстро? Или уже перевоспитали Черкасову?
— Товарищ старший лейтенант, дайте мне сколько-нибудь нарядов вне очереди за невыполнение приказания, но я с ней разговаривать не буду.
— Как это — не будете?
— Очень просто. Не могу я с ней о всяких ее гадостях говорить.
— Я вас и не прошу говорить о гадостях. Просто укажите ей на недостойность ее поведения. Сумеете. Язык у вас злой, даже когда не надо. Идите и выполняйте приказание. А наряды от вас не уйдут, будьте спокойны.
Валька сидела у столика, закинув ногу на ногу, и выдавливала на лбу уторь. Чтобы не видеть этой противной картины, я отвернулась к окошку и стала протирать стекло Валькиным воротничком. Не оглядываясь, сказала:
— Когда ты бросишь всякими шашнями заниматься?
Валька сидела так, что отражалась в осколке зеркала.
стоявшем на окне, и мне хорошо было видно ее лицо. Она даже не взглянула в мою сторону и продолжала ковырять спой угорь.
— Слышишь? Я с тобой говорю!
— Только и не хватало мне ото всяких соплячек нотации выслушивать, — сказала она сама себе.
Это меня взбесило. Резко повернувшись к Вальке, я крикнула:
— Ты нас, девчонок, позоришь! Ты считаешь, что все прямо умирают от любви к тебе? Да? А знаешь, как о тебе говорят ребята? Что ты свистулька — и прочее такое.
Валька, наверное, знала, что о ней говорят, но ее и это не проняло. Массируя щеку, она заметила с огорчением:
— Боже мой, до чего ты цинична! Такая молоденькая и уже такая распущенная.
У меня даже дыхание перехватило от подобной наглости. Да к тому же захрюкала на койке, давясь от смеха, Олюнчик, отдыхающая перед вахтой. Тогда я, вспомнив многозначительные взгляды Вальки в сторону Щитова, сказала спокойно и веско:
— Про тебя и командир очень нехорошо сказал. Знаешь ты это?
— Что же он изволил сказать? — без особого интереса спросила она.
Я мучительно вспоминала все известные мне оскорбительные слова, но в голову лезло что-то совсем неприличное, чего Щитов, конечно, не мог при нас сказать. И вдруг неизвестно откуда всплыло нужное слово.
— Он сказал, что ты — кодло.
Уже вымолвив это слово, я усомнилась в правильности его применения. Но реакция на него оказалась неожиданно бурной. Валька оторвалась от зеркала и вскочила со стула.
— Что-о? Он меня так назвал? Ты врешь!
Она даже побледнела.
Наслаждаясь произведенным эффектом, я добавила:
— И — быдло!
Койка под Олюнчиком прямо ходуном ходила. Валька бросилась ко мне и больно схватила меня за руку.
— Ты же врешь! Врешь!
Вот когда ее проняло.
— Можешь пойти к нему и спросить, — ответила я, вырывая руку.
— Кодло? — в бешенстве переспросила она.
— Вот именно. И еще — быдло.
Валька выскочила из землянки и помчалась к Щитову.
— Ох, не могу! Даст тебе Щитов… по первое число, — захлебывалась смехом Олюнчик.
— Ну и пусть! И не икай, пожалуйста, слушать противно, — буркнула я, отлично понимая, что час расплаты наступит гораздо раньше, чем полагает Олюнчик.
Но, в конце концов, если уж получать наряды, так за дело.
Через несколько минут Валька вернулась.
— Иди к Щитову. На приятную беседу.
Я пошла.
— Матрос Морозова прибыла по вашему приказанию, — доложила я строго.
Щитов стоял, отвернувшись к окну. Он не оглянулся, будто и не слышал меня. С минуту я молча стояла в дверях, потом мне надоело это, и я кашлянула. Снова никакой реакции. Тогда вежливо спросила:
— Вы меня вызывали? Да?
Он, наконец, повернулся. Никогда я не видела Щитова таким рассерженным.
— Ах, это вы явились? — протянул он издевательски насмешливым тоном. — Не ожидал! Честно говоря, никак не ожидал! Уж настолько не в ваших правилах, Морозова, выполнять приказания, что этот ваш приход можно принимать, как подарок. Благодарю! А теперь извольте объяснить, кто вам дал право от моего имени оскорблять людей?
— Каких людей? — как можно невиннее спросила я.
— Да, я же совсем забыл, что кроме вас в моем подчинении людей нет, — сыронизировал Щитов.
— Ну почему же? Есть. Но если вы имеете в виду эту… эту…
— Кодлу, — подсказал Щитов.
— Вот именно… Эту кодлу. Так с ней я разговаривать не могу иначе.
— Но разве я уполномочивал вас от моего имени говорить всякие гадости?
— Я это сделала нарочно, чтобы она пришла к вам и чтобы вы сами с ней побеседовали, потому что она нахально плюет на все мои слова. А вы ее поддерживаете.
— Довольно! Я не намерен терпеть ваши безобразия. Три наряда!
— Ну и…
— Четыре наряда!
— Есть, четыре наряда! А все-таки…
Командир посмотрел на меня так сумрачно, что я приготовилась еще к одной добавке, но он сказал:
— Вы свободны!
Это было совсем недавно, и я еще сердилась на Шитова. Так как же я могла пойти к нему с какими-то своими неприятностями, хотя, откровенно говоря, они уже начали приобретать весьма тяжелую для меня форму.
Размышляя об этом, я шла после обеда к себе. Все наши землянки были выкопаны в крутом склоне ущелья и соединялись лестницей, вырубленной в земле и укрепленной прутьями. Я поднималась по крутым ступеням, стараясь не расплескать керосин, который несла в баночке из-под консервов. Мы, девчонки, освещали свое жилище коптилкой, потому что наш «электрический бог» — моторист Ярченко, прозванный ребятами Злодеем за свирепый вид и нрав, заявил Щитову, что моторы не тянут, и если он подключит землянку девчат, то придется отключать или радиорубку, или землянку парней. А в ней жило около сорока человек, в то время как нас было только трое: Валька Черкасова, Олюнчик и я.
Щитов кричал на Ярченко, доказывал ему, что мощности мотора хватит еще не на одну лампочку, но, наверное, легче было сбить самолет из рогатки, чем договориться со строптивым мотористом.
— Давайте подключайте девок, а я аккумуляторы с зарядки сниму.
Нет, все-таки не зря его прозвали Злодеем.