— Не знаю…
— Что не знаешь?
— Ничего я, Сережа, сейчас не знаю.
Сергей начал свертывать папироску. Вид у него был совсем потерянный. Прикурив, он спросил:
— Что я могу сделать для тебя?
«Сделай, чтобы они были живы. Ведь не сможешь?» — подумала я.
— Я еще приеду к тебе, как только выберется свободная минутка.
— Нет-нет, не приезжай. Сейчас не надо. Я сама приеду, как пройдет немного.
— Не нравишься ты мне, Нина, — встревоженно сказал Сергей.
Я попыталась улыбнуться.
На прощанье он сказал:
— Я понимаю, как тебе трудно, но ты не давай беде согнуть себя окончательно.
— Да.
— Во всяком случае, помни, что у тебя есть настоящие друзья.
— Спасибо, Боря, — уже произнеся нечаянно это имя, я поняла, что никогда мне больше не говорить его.
Ночью мне надо было нести караульную службу у радиорубки. Щитов иногда специально ставил часовыми радистов, чтобы они имели возможность подышать свежим воздухом после постоянного пребывания в землянках.
Я думала о Тешке и Борисе. Оба они так любили жизнь, но им уже не придется никогда услышать, как шумят сосны. A я их буду слышать изо дня в день… Изо дня в день… Потом отсиживать свои часы в рубке, обедать, сидеть в моторной и рассказывать Злодею содержание книжек, чтобы только ни о чем не думать. И так пройдет жизнь.
Как это сказал Сергей? «Только не дай беде сломить себя окончательно». Окончательно. Значит, я уже сломлена, и это видно?
Неужели Гешка или Борис дали бы сломить себя? Но их нет. А я палец о палец не ударяю для того, чтобы не летал больше тот, убивший Борьку. Чтобы не стрелял больше Гешкин убийца. Да что же это я делаю? Или я сошла с ума?
В сущности, все это мое копание в душе и в прошлом — самое настоящее предательство. Я предала их, лучших моих людей. Сказочки по вечерам, тишина, воспоминания под шелест сосен — будь оно все проклято!
— Нет! — сказала я так громко, что завывавший поблизости шакал тотчас смолк.
Я вспомнила, что дала слово Щитову не проситься на фронт, что сегодня он уже отослал списки людей, которых отобрал для своей группы. «Ничего!», — решила я.
— Боцман, пойди поспи, а я за тебя постою.
Милый мой, хороший Злодей, ты не знаешь, что скоро не придется тебе гладить мои фланелевки и подменять меня в карауле, и никто не станет приходить в твою пустую землянку и сидеть с тобой допоздна. Но так надо.
Два дня я истратила впустую, изыскивая способы выбраться в город, и не могла придумать ничего путного. Щитова провести было трудно. Но я решила совершенно твердо, что пробьюсь к Доленко.
Конечно, можно было пойти к Щитову и прямо сказать об этом, но я хорошо помнила наш разговор и знала, что он моментально встанет на свои отцовские позиции и сделает все, чтобы закрыть мне дорогу на фронт.
На третий день Щитов сказал:
— Собирайтесь, Морозова, поедете в штаб базы.
— Зачем?
— Приедете туда — узнаете.
У меня сразу мелькнула мысль о том, что капитан Лапшанский затребовал меня обратно. Как бы там старик ни ворчал, а все-таки он меня любил. Уж в этом я была уверена.
Но если бы было так, то Щитов бы разговаривал со мной не в таком дружелюбном тоне.
Так я и поехала в город, не зная, для чего меня вызывают. В первую очередь заскочила к Маше, но мне сказали, что она на фронте под Туапсе. Вот так!
Позвонила Сереже, он обрадовался, сказал: «Я тебя жду!»
В штабе, в ожидании приема, собралось человек тридцать моряков. Всех нас пригласили в большую комнату и усадили вдоль степ. За столом сидели несколько офицеров, и среди них был капитан второго ранга Доленко. Он увидел и узнал меня. Улыбнулся.
Тетка Милосердия всегда говорила, что в жизни обязательно бывает так, что за полосой неудач идет полоса удач. Видимо, у меня начиналась эта самая удачная полоса.
Нежданно-негаданно мне вручили медаль «За отвагу».
После вручения орденов и медалей ко мне подошел Доленко и сказал весело:
— Ну что же, крестница, рад от души. Значит, не зря я хлопотал.
— Товарищ капитан второго ранга, я еще лучше буду воевать, вот увидите, только, пожалуйста, сделайте снова так, чтобы меня отправили на фронт. Туда же или куда угодно. Я сюда приехала на несколько дней, а меня в части зацапали и не отпускают. Я уже- месяц сижу и не знаю, как вырваться к вам.
— А может, хватит? — спросил он.
— Нет, нет, я должна быть на фронте. У меня фашисты убили брата. Я не могу сидеть в тылу.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Ну что же, Морозова, попробую выполнить вашу просьбу.
Из штаба я помчалась к Сергею. Мы пошли с ним гулять по темнеющим улицам. У него была перевязана левая рука.
— Самолет мой продырявили вчера здорово, вот я при посадке и стукнулся немного. Дня три придется пофило-нить. К тому времени и самолет подлечат.
Мы медленно шли по улице. Было очень тепло, и пахло акацией.
— Я с удовольствием выпил бы с тобой стакан вина, — сказал вдруг Сергей.
— Давай. Но не хочется домой идти.
— Зачем домой? Мы с тобой по дороге найдем.
Он подошел к домику, мимо которого мы шли, и постучал в окно. Выглянула старая женщина:
— Чего тебе, сынок?
— Есть хорошее вино, мамаша?
— Какое уж там хорошее? Прошлогоднего рислинга немного осталось.
— Дай-ка нам по стаканчику.
Старуха исчезла.
— Слушай, ты с ума сошел, Сережа, а вдруг кто-нибудь увидит, как я пью вино на улице?
— Ерунда, просто подумают, что тебе тетушка воды напиться дала.
Пока мы пили кисловатое вино, хозяйка грустно смотрела на нас.
— Сколько мы должны?
— Что вы, что вы, — замахала она руками, — пейте на здоровье. Дайте-ка я подолью. У меня и пить-то его некому.
— Нет, мамаша, ты нас не обижай, — сказал Сергей, — а то мы больше и не придем к тебе никогда. Вот бери деньги и наливай еще по стаканчику.
— Да ты что, обалдел, что ли? Такие деньги! Бери обратно!
— А я буду приходить к тебе, — засмеялся он, — как захочется горло промочить, так уж я и буду знать, что у меня здесь есть мамаша.
— Заходи и пей на здоровье.
Наверное, рислинг сделал свое дело: мне стало легче настолько, что я могла бы сейчас выслушать, наконец, подробности гибели Бориса.
— Погуляем еще? — спросил Сергей.
— Да.
Мы дошли до гавани. Постояли, глядя на темные силуэты кораблей. Прошли к тому месту, где четыре месяца назад стоял у машины Борис и сигналил, пытаясь привлечь мое внимание. Снова больно сжалось сердце…
— Хочешь еще глоток? — спросил Сергей.
— Опять к той старушке? Неудобно. Мы просто испугаем ее.
— Зачем к той. Постучим сейчас в первый дом, где есть сад.
Снова мы, стоя под чужим окном, выпили по стакану вина.
Если бы оно. было немного крепче, мы бы, наверное, здорово напились. А так просто стали чуточку веселее и добрее и, щадя друг друга, не говорили о том, что могло спугнуть это мирное настроение.
В последнем доме Сергей взял бутылку.
— Это домой, — сказал он. — Обмоем твою медаль.
0н что-то шепнул дежурному, и меня беспрепятственно пропустили в часть.
В комнате было три койки, стол да две старых кухонных табуретки.
Сергей затемнил окна и зажег коптилку, сделанную из снарядной гильзы.
— Видишь, как хорошо у нас. Сейчас придет из кино Коля Чесноков, мой штурман. Тоже друг… — он на секунду осекся, но тотчас сказал твердо, впервые за сегодняшний вечер преступая ту грань, которой мы огородили воспоминания о Борисе, — тоже друг Брянцева.
Коля пришел вскоре после нас. Познакомились.
— Я представлял вас другой, — сказал он, держа меня за руки и рассматривая в упор.
— Ну, чего ты так официально, на «вы», — заметил Сергей.
— Нет, правда, трудно представить около нашего солидного Борьки такую девчушку.
— Почему это?
— Больно уж молода.
Мы долго сидели втроем, и в этот вечер я узнала о том, как погиб Борис. Собственно, рассказ был очень коротким. Самолет его сбили в воздушном бою над вражеской территорией. Boт и все.