— Ну, счастливого пути, боцман, — сказал Злодей.
— А что вы пожелаете, товарищ старший лейтенант? — крикнула я.
Щитов остановился, повернулся на миг ко мне и отрубил четко и зло:
— Не возвращаться сюда.
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
Мотобот выполз прямо на берег, и я выскочила одна из первых. Было такое чувство, будто я после долгой тоскливой разлуки возвратилась в родной дом.
Как всегда в воздухе монотонно гудели «рамы», и было светло от ракет, разбросанных в небе, и елочной канителью тянулись к ним со всех сторон разноцветные цепи трассирующих пуль.
Но когда над головой пролетел в море снаряд, я упала, прикрыв голову руками.
— Не бойся, сестренка, — успокоил меня кто-то, — прогудел, значит, пролетел. Своего снаряда не услышишь.
Быстро же я отвыкла от войны.
Очень хотелось увидеть всех наших. По пути я заглянула на причал. Там на моем месте трудился Васька Гундин. Любо было посмотреть, как он здесь командовал. Я стояла в стороне и некоторое время наблюдала за ним. Васька только что отправил одно судно и принимал другое. Бескозырка висела на самом затылке. В руке палочка.
Вдоволь налюбовавшись рыжим, я подошла к нему сзади и сказала басом:
— С чужого коня среди грязи долой! Сдавай вахту, самозванец.
Честное слово, я не ожидала, что он так обрадуется мне. Он облапил меня и даже, кажется, чмокнул в щеку.
— Нинка, — закричал радостно Васька, — ей-богу, Нинка! Ну, теперь совсем сюда?
— Спрашиваешь. Я же говорила, что вернусь.
— Давай жми наверх. Ребята рады будут. Только капитана подготовить надо.
— Чего это его готовить?
— Ну, знаешь, человек он пожилой, сердце не такое, как у нас. Правда, за месяц он, конечно, малость отдохнул от тебя.
Лапшанский хотя и пытался нахмуриться, увидев меня, но это у него не очень-то получилось, и, в конце концов, он тоже улыбнулся.
— В общем-то, хорошо, что прибыла, — сказал он, — на линии, как всегда, людей не хватает, а Васька уже может потихоньку тянуть связь.
— Куртмалай ходит? — спросила я Толю Старикова.
— Да, — ответил он, — получил новый катерок и бегает сюда почти каждую ночь. О тебе несколько раз спрашивал, а что я могу сказать, ты же ни одного письма нам не прислала.
В следующую ночь я уже вышла на причал.
— Вон Куртмалай катит, — сказал Толя.
Цыган подошел к берегу.
— Толя, сбегаю к нему на одну минуточку, — попросила я, — пока эти сейнера разгружаются, успею вернуться.
Когда подошла к тому месту, где разгружался мотобот Куртмалая, люди успели сойти на берег, и цыган стоял с командиром комендантского взвода. Я тихонько подошла к ним.
— Раненых мало, — говорил командир взвода, — забирай их и можешь отправляться. Кстати, у тебя нет табачку? Привезли нам какой-то дряни, стал утром сворачивать, смотрю — наполовину, вроде, табак, а наполовину бумага, честное слово. Длинная такая полоска попалась. Видно, вместо табака на этот-раз прислали проникотиненную бумагу. В горле от нее дерет.
— Ничего, — засмеялся Куртмалай, — вот когда тебе на обед бумагу дадут, тогда другое дело. Говорят, у немцев вместо хлеба эрзац. А табак— это фигня, бери, я у старухи покупал, так что настоящий.
Он полез в карман. Я сзади схватила его за руку и приказала:
— Ни с места! Руки вверх!
Цыган оставался сам собой. Он не повернулся с радостью, как Васька, а просто спросил таким тоном, словно мы виделись только вчера:
— Сеструха, ты с кем пришла?
— Так я еще вчера.
— Снова на причале будешь? Ну и отлично. Я тебе завтра винограду привезу. У меня есть бабынька с виноградником. Ты какой сорт любишь?
— Я тебя люблю, Куртмалай! Ты даже не знаешь, как я тебя люблю.
— Ну, ладно, — ответил он, — мне надо раненых грузить, а завтра поговорим. У тебя все в порядке?
— У меня, цыган, все не в порядке, — вздохнула я.
— Я могу помочь?
— Можешь.
— Чем?
— Не погибай.
— У, дурная! Да цыгана никакая смерть не возьмет. У тебя что-то случилось?
— Потом. Не надо.
Снова началась фронтовая жизнь. С ежедневной воркотней нашего доброго капитана, с мимолетными ссорами из-за места на нарах, с обстрелом, бомбежками.
Однажды капитан пришел в погребок чем-то сильно расстроенный.
— Иди отдохни, — сказал он Ивану, сидевшему у коммутатора.
Ребята, видя, что он не в духе, вышли из погребка. А я осталась. И вовсе не потому, что меня мучило любопытство, просто я видела, что Лапшанскому не по себе и решила хоть каким-то добрым словом помочь ему.
Он сидел у коммутатора, как большая больная птица, сгорбившись и нахохлившись. Я немного подождала и спросила тихонько:
— Товарищ капитан, у вас что-то случилось?
— Ничего, — отрезал он сердито, — ничего у меня не случилось.
Ну, уж это он врал. Что-то было у него на душе, иначе бы он не сидел вот так, куря одну за другой самокрутки и уткнувшись глазами в одну точку.
— Товарищ капитан, честное слово, я никому не скажу.
— Что тебе нужно? — спросил он.
Мне абсолютно ничего не было нужно, только бы он сказал, что случилось. А уж что-то было, в этом я ни минуточки не сомневалась.
— Вы просто скажите, что с вами, и все.
— Морозова, ты можешь меня хоть на минутку оставить в покое? — спросил он жалобно. — Какое тебе дело?
— Никакого, — поспешила заверить я, — но вы все-таки скажите.
— Нет, — сказал Лапшанский, — я совершенно не могу с тобой разговаривать. Русским языком говорю тебе: ничего у меня не случилось. Отстань от меня, пожалуйста.
Чтобы вывести капитана из грустного состояния, его надо было рассердить, поэтому я сказала важным тоном:
— Товарищ капитан, порядочные люди с дамами в таком тоне не разговаривают.
Он страшно удивился:
— С какими еще дамами?
— Ну, с обыкновенными. Со мной.
— Гундин! — закричал он плачущим голосом, — Гундии!
Сверху в пролете показался Васька.
— Слушаю, товарищ капитан!
— Убери, пожалуйста, отсюда эту даму…
— Какую даму? — спросил Васька.
— Вот эту, эту…
— А когда она стала дамой? — полюбопытствовал Васька.
— Откуда я знаю. Убери ее!
— Пойдем, дама, — сказал, нахально ухмыляясь, Васька.
Проходя мимо капитана, я сказала:
— Как вам не стыдно? Я с вами по-серьезному, а вы…
— Выгнал? — сочувственно осведомился Орлов.
— Прямо уж — выгнал! Сама ушла. Надоело разговаривать.
Я ушла за погребок и села на пригретый солнцем камень. Подошел Иван Ключников, посмотрел на небо, сказал:
— Дождь будет. Ишь, какую тучу тянет с гор, затопит наш погреб к чертовой матери.
— Нина! Морозова! — раздался голос Орлова. — Иди быстрее, капитан зовет.
Я медленно сошла по ступенькам. В погребке возле капитана стоял парень, одетый в старый пиджачок. Я удивилась: откуда у нас мог взяться гражданский человек?
— Слушай, Нина, — сказал Лапшанский, — за линией фронта действует группа партизан. На днях у них убили радиста, и рацию — вдребезги. Отряд остался без связи с Большой землей.
— Когда идти, товарищ капитан? — спросила я, чувствуя, как хмелем подкатывает к голове острое и радостное ощущение предстоящей опасности.
— Куда идти? Куда тебе идти? — У меня сердце полетело в пятки. — Что ты за человек, Морозова? Никуда тебе не идти. А если и пойдешь, то тотчас вернешься.
Капитан посмотрел на меня и строго сказал:
— Слушай, что от тебя требуется. В отряде есть парень, который умеет принимать и передавать, но о радиостанции представления не имеет. Ты вот с этим хлопцем, — он кивнул в сторону гражданского паренька, — доставишь в отряд рацию, несколько батарей к ней и научишь того оператора, как включать — выключать, как на волну настроиться, питание подключить. Ну, сама понимаешь. Им только несколько дней продержаться, пока радиста подбросят.