— Что они того оператора не могли сюда прислать? — сердито спросил Иван. — Они своего радиста берегут, а мыдевчонку должны гонять.
— Не могли, — вмешался молчавшим до сих пор парень, — он в ногу ранен.
— Так я могу у них побыть, пока пришлют замену?
— Ни в коем случае. Разъясни ему все и в тот же день — обратно. Тебя оттуда проводят, а здесь послезавтра на рассвете встречать будут в районе расположения Сагидуллина. Рацию оставишь партизанам.
— Товарищ капитан, все будет в полном порядке!
— Ты не прыгай! Знаешь, куда идешь? Километров тридцать придется за ночь протопать. Надо же было так получиться, — пробормотал Лапшанский, — Сергея нет и Гришку, как на грех, забрали.
— Может, ее вместо Гришки послать? — предложил Орлов.
— Куда послать? Куда ее вместо Гришки послать? Тоже ведь не тыл. Там еще жарче.
— А где Гришка? — шепотом спросила я Ивана.
— Огонь корректирует у Сагидуллина. У них радиста убило вчера.
— Не знаю, что придумать, — продолжал причитать капитан, — Ты понимаешь, Морозова, какая ответственность ложится на тебя? В твоих руках сейчас, можно сказать, человеческие жизни.
— Конечно, понимаю.
— Так заруби себе на носу: никакого лихачества, полнейшая осторожность, осмотрительность и дисциплина. Будешь безоговорочно подчиняться проводнику. Ясно?
— Ладно, пусть командует. Я ему и полслова поперек не скажу.
Капитан прошелся вдоль нар, свертывая папироску… Поравнявшись со мной, сказал:
— Нина, не хотелось мне тебя отправлять, но что делать, что делать? Некому идти. Я тебе хочу сказать, как дочке: если будет совсем плохо, ведь всяко может случиться… В общем, живой не давайся. Вот тебе мой пистолет на всякий случай.
— Разрешите идти?
Лапшанский посмотрел на меня, и вдруг что-то дрогнуло в его лице, словно его ударили по глазам.
— Иди, Нина, — сказал он и отвернулся к коммутатору.
Мне захотелось сказать ему что-то доброе.
— Товарищ капитан, честное слово, со мной ничего не случится.
— Иди, иди!
— Товарищ капитан, разрешите проводить Нинку, — попросил Иван.
— Чего ее провожать?
— Рацию поднесу. Пусть пока налегке пройдут, им еще достанется. Я до первой линии и обратно.
— Иди.
Партизан пошел впереди, я, засунув руки в карманы, шла следом.
— Тебя как звать?
— Леня, — охотно откликнулся он.
— А меня Нина.
— Слышал.
До хозяйства Сагидуллина мы больше не сказали ни слова. Иван передал Лене рацию и сказал мне:
— Нина, вот возьми лимонку, на всякий случай. Худо будет — рвани! Только живой не сдавайся. Гуменник сейчас ребятам рассказывал, как на днях нашу разведчицу поймали фрицы, они ей груди отрезали, повесили за ноги и под ней костер разожгли.
— Спасибо, Иван, и прощай.
Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из вида. Думала, что оглянется. Не оглянулся.
Леня пошел к Сагидуллину, а я направилась к густым кустам, чтобы спрятаться в затишье. Шумели деревья от ветра, набегавшего с гор. Небо с востока обложило тучами, тяжелыми и темными.
Я присела на поваленное дерево. Где-то близко за густыми зарослями зеленого кустарника запел чистый-чистый мужской голос, и такая светлая печаль звучала в нем, что все во мне напряглось, как струна.
Кто-то сильный, большой и красивый тосковал о далекой своей любви.
Как завороженная, я пошла на голос. Раздвинула кусты и остановилась. Прямо передо мной на небольшой поляне стояла походная кухня. Возле нее сидел и пел пожилой солдат в белом колпаке и фартуке.
К вечеру тучи плотно обложили все небо и пошел дождь, не по-летнему тоскливый и нудный. Мой проводник обрадовался.
— Это очень хорошо. Идти легче будет.
Не понятно, почему легче?
Я раздобыла у сагидуллинского кока кусок тонкой веревочки и сказала Лене:
— Давай я тебе за пояс привяжу и буду за нее держаться.
— Зачем?
— Чтобы не отставать. Ведь не буду же я кричать «ау». А так я, в случае чего, дерну тебя за веревочку. Да ты не бойся, если нарвемся на немцев, я ее сразу брошу.
Он согласился с большой неохотой.
Вышли мы, когда совсем стало темно. А стемнело рано из-за дождя. Линию фронта миновали ползком. Хотя ребята очень хорошо упаковали батареи, но все-таки они били по спине при каждом неосторожном движении. Дождь хлестал по листве и приглушал все звуки. Даже когда под рукой ломался сухой сучок, было почти не слышно.
Теперь я поняла, почему обрадовался Леня тучам.
Мы промокли насквозь, но было жарко. Ползли очень быстро. Начался подъем в гору. Мокрые листья скользили, липли к рукам, к одежде. Сердце стучало отчаянно и от усталости, и от страха, который против воли охватил меня. Я напряженно вслушивалась в ночные шорохи, приглушаемые дождем. Казалось, что за нами кто-то ползет. И вдруг меня сверху крепко схватили за лямки мешка. Я чуть не закричала от ужаса и отчаянно задергала веревку. Лепя, как ящерица, одним движением оказался возле меня. Я почувствовала его дыхание на своей щеке.
— Меня кто-то держит, — выдохнула я ему в ухо.
Он моментально вскочил на ноги и вдруг тихо засмеялся.
— Трусиха, — сказал он, — перепугала как! За ветку зацепилась и все. Вставай! — он помог мне подняться. — Теперь можем идти, немцы сзади.
Я снова взялась за веревку, все еще вздрагивая от пережитого страха. Но уверенность Лени передалась мне, и, в конце концов, я успокоилась.
Ом шел по горе, поросшей лесом, как по своему двору. Где-то сворачивал, где-то заставлял меня ползти. Дождь все хлестал и хлестал. Но даже сквозь его густую пелену, сквозь кроны деревьев начал пробиваться в лес серенький рассвет.
Вдруг Леня резко остановился и толкнул меня за дерево. Под моей ногой оглушительно треснул высохший сучок.
— Немцы! — шепнул Лепя.
Метрах в пятидесяти от пас виднелись три темные фигуры.
Леня, прижавшись к дереву, поднял автомат. Я достала из-за пазухи пистолет, нащупала гранату, и почему-то прикосновение ее резной поверхности немного успокоило, приглушило страх, который в первый момент почти парализовал меня.
Немцы стояли. Видимо, они не успели увидеть нас, и только треск сучка под моей ногой насторожил их.
Леня держал фашистов на прицеле, но не стрелял. Я с трудом сдерживалась, чтобы не нажать на спусковой крючок. На секунду мне подумалось, что мы ошиблись и приняли кусты за фигуры людей. Но мы не ошиблись. Фигуры тихо двинулись в нашу сторону.
Я глянула на Леню. Он весь подобрался, как перед прыжком. Поймав мой взгляд, предупреждающе замотал головой: «Не стреляй, подожди!» Самое скверное было то, что нам некуда было отступить. Стоило выйти из-за деревьев, как мы бы оказались на виду.
Эти трое медленно двигались прямо на нас. Тишина немного успокоила их, по все же через каждые три-четыре шага они хоронились за деревьями. Я затаила дыхание, но сердце стучало так громко, что, казалось, его можно услышать за километр.
Вот еще совсем немного — и фашисты заметят нас. И, может быть, это будет последнее, что я увижу: мокрый лес и три страшные фигуры чужаков, которые пришли для того, чтобы убить меня и Леню в нашем же лесу.
Теперь нас разделяла узенькая полянка и полоса невысоких кустов. Леня поднял руку. Я прицелилась в того, что шел слева. Леня кивнул мне, и мы выстрелили одновременно. Тут же все трое исчезли. Леня чесанул еще раз, наугад. Я до боли в пальцах сжимала пистолет. Бессмысленно было тратить драгоценные пули.
Сейчас дождь мешал нам. За его шелестом не было слышно ни звука. Черт их знает, то ли они убиты, то ли затаились, выжидая, когда мы покажемся из-за деревьев.
Прошло несколько бесконечно длинных минут. Леня, жестом приказав мне оставаться на месте, бесшумно опустился на землю и быстро, как ящерица, пополз в сторону. Он, наверное, хотел обойти немцев. Но в это время раздалась длинная автоматная очередь. Я увидела, как он приподнялся на руках и тут же рухнул лицом в мокрую листву. Горбом торчала на его спине радиостанция.