Гробы поставили на скамейках перед домом. Мертвые были с ног до головы закрыты белым полотном.
— Ну, прощайтесь, родимые, с домом, — негромко сказала какая-то женщина, но слова ее отчетливо прозвучали в наступившей тишине, и на них со всех сторон откликнулись плачем.
Снова протяжно зазвучал похоронный марш.
Схватившись за голову, зажимая уши, чтобы не слышать этой стонущей музыки и рыданий, я бросилась бежать по пустой деревне. У меня с глаз будто сорвали пелену, которая в последние дни заслоняла от меня весь мир с его человеческими бедами, с войной, которая продолжала греметь над моей Родиной и убивать крохотных девочек, не понимающих даже, что их убивают.
И я окончательно поняла, что с этой минуты не смогу спокойно жить на острове и быть счастливой. Я уйду на фронт. Я уйду на фронт!
На фронт, на фронт… Но как?
Капитан даже не стал со мной разговаривать на эту тему, хотя наверняка заметил мое угнетенное состояние, потому что сказал ободряюще:
— Ну-ну, крепись, матрос. Все как-нибудь образуется.
И добавил:
— Знакомься с документацией и отправляйся домой.
Олюнчик встретила меня во дворе и сказала, что приехала Маша, но сейчас на вахте. Мы не виделись с Машей с января, и я, обрадовавшись, побежала в радиорубку. Маша сидела у самого крайнего приемника. Я кивнула оглянувшимся на меня радистам и подошла к подруге.
— Нинка, — обрадовалась она, протягивая ко мне руки. — Нинка! Живая. Выросла. Да садись же!
— Только потише, — предупредил дежурный.
Мы смотрели друг на друга и глупо улыбались.
— Я ведь ненадолго, мне идти надо.
— И меня как назло подменить некому. Ну, ладно, обо всем поговорим потом, дай хоть поглядеть на тебя. Выросла! А поумнела? Хочешь послушать, как твои дружки работают?
Я взяла наушники. Работа шла микрофоном, открытым, даже, пожалуй, слишком открытым текстом. Следовательно, это были истребители. Только они выходили в эфир без всяких шифров и правил.
— «Яблоня-1», «Яблоня-1»! Что там у вас? — спрашивал кто-то.
— Встретили «худых», приняли бой, — ответила «Яблоня-1» голосом Бориса Брянцева.
«Худыми» летчики называли «хейнкели».
— Петька, у тебя на хвосте висит! Семя, чесани! Чесани! Уйдет! Вася, заходи слева! Слева бери! — кричали в эфире.
И снова измененный яростью голос Бориса:
— Куда прешь? Куда прешь, Алексеев?!… Черт тебя бери!
Ругань стояла отчаянная. Кто-то орал:
— А-а, не нравится, кр-р-рокодилы!
Я слушала их, забыв обо всем на свете, и видела перед собой не яркую шкалу настройки, а злое лицо Бориса, хмурые его глаза, смотрящие сейчас прямо в глаза смерти, которую надо было победить, чтобы самому не полететь камнем, в последнем обрывке сознания хватаясь за кольцо уже ненужного парашюта.
— Что? Ты еще не ушла, Морозова? — раздался надо мной голос капитана. — Ну-ка, марш отсюда.
— Товарищ капитан, разрешите мне дождаться Машу, мы с ней тысячу лет не виделись.
— И хорошо. Общение с тобой, как правило, не приносит ничего доброго.
— Зато Маша нa меня хорошо влияет.
— Ты считаешь, что на тебя можно повлиять? — улыбнулся капитан.
— Ладно, Маша, мы скоро встретимся, — пообещала я, совершенно не представляя себе, когда это произойдет. И добавила уже в дверях, обращаясь к Лапшанскому: — Скоро я кусаться начну на вашем острове. Вот будет ЧП — матрос взбесился из-за нечуткого отношения.
НЕ ПОВЕЗЛО
После этого дня я совсем скисла, и теперь Орлов имел все основания предполагать, что я что-то затеваю, но он отнес мое настроение за счет больной ноги. А она у меня на самом деле разболелась не на шутку.
Ранка-то была крохотная, и она почти зажила, но уже здесь, нa острове, вскрылась снова.
А может быть, рана была абсолютно ни при чем, а разболелась нога потому, что меня укусила сколопендра.
Это было совсем недавно. Я шла от колодца, а она лежала на узенькой тропинке, противно изогнувшись и не двигаясь. Ее длинное, с большой карандаш, членистое тело было покрыто панцирем, коричневым на спине и ярко-оранжевым по бокам. Все ноги, а их, как у всех сороконожек, было очень много, тоже оранжевые. И такого же цвета мощные острые челюсти.
Я оглянулась, но кругом не было поблизости ни одного прутика, а сходить с тропинки было опасно: остров был заминирован, и до сих пор еще никак не могли к нам собраться минеры. А мне очень хотелось посмотреть, как побежит эта тварь. Но она или притворилась дохлой, или действительно была такой.
Немного поколебавшись, я тихонько наступила ей на хвост кончиком своей деревянной сандалеты. Сколопендра мгновенно изогнулась и вцепилась мне в ногу. А на следующий день к вечеру меня начало немного знобить и стала болеть нога, но не в месте укуса, который пришелся как раз под незажившую ранку, а вся, до самого колена.
Моя койка стояла у стены, за которой в соседней комнате находилась плита, и это был самый теплый уголок в нашем кубрике. Я лежала под двумя одеялами, но пикак не могла согреться. Иван попросил Петьку подтопить плиту на ночь.
Поздно вечером явились на остров неожиданные гости— Борис с Сергеем. Привезли анкерок молодого вина. Орлов с Петькой пошли на камбуз организовать закуску. Остальные ребята, кроме вахтенных, были в кубрике.
— Нина, мне надо с тобой серьезно поговорить, — сказал Борис.
У него был необычайно торжественный вид. Я даже испугалась. Парни деликатно вышли в коридор.
— Дело в том, что наш полк уходит.
— Боря…
— Мы часто теряли друг друга, Нина. А я не могу терять тебя больше. Нам надо расписаться. Тогда я сумею, быть может, добиться твоего перевода ко мне.
— Боренька, но нас же не распишут.
— По документам тебе уже девятнадцать, — напомнил Сергей.
— Ой, Борька, — сказала я, — я буду твоей женой, если только ты сейчас же, при Сергее, дашь мне честное слово, что никогда не будешь говорить: «Между нами все кончено!» Даже если я буду в чем-нибудь неправа.
— По-моему, это твои слова.
— Я этого никогда не говорила и, пожалуйста, не начинай ссору, раз пришел свататься.
— Твоим ребятам можно сказать, зачем мы приехали и по какому поводу устроим сейчас небольшой праздник?
— Ага!
Сергей выглянул в коридор и позвал ребят.
— Можете поздравить Нину, — сказал он, — она выходит замуж.
— А может быть, наша невеста встанет по такому случаю? — спросил Гуменник.
— Пожалуйста, — ответила я, хотя мне было холодно и боль поднималась все выше ивыше по ноге.
— Ты не заболела? — забеспокоился Борис.
— Нет, я просто озябла и легла уже спать.
Мне не хотелось портить никому настроение в такой важный для меня день. Ведь я теперь становилась уже не просто Нинкой Морозовой, радисткой, матросом, а женой боевого летчика, грудь которого украшало много орденов, Ниной Федоровной Брянцевой.
Я села со всеми к столу. И почти до часу ночи праздновали мы мою свадьбу. Было удивительно хорошо, и немножечко печально, потому что не хватало за столом папы, мамы, Гешки, Лапшанского, Маши и Куртмалая.
Договорились, что утром Орлов созвонится с Лапшанским и получит у него разрешение на мой выезд в Алексеевку. Лапшанского пригласим в ЗАГС вместо отца. Борис с Сергеем заедут за мной к десяти часам утра.
С этим Борис и Сережа уехали. Мы все проводили их до переправы и подождали, пока Сергей не погудел нам на прощание.
А потом, когда все легли спать, Васька начал подначивать меня тем, что я и на войну-то шла только затем, чтобы выскочить замуж за какого-нибудь простака. Ребята охотно поддержали его. Но я знала, что все эти грубоватые шутки идут не от злого сердца, а ради болтовни, и не обижалась. Я бы и сама поддержала их в другую минуту, но сейчас мне, было очень плохо. Уже болела вся нога, стало жарко, и было горячо глазам.