Ребята заметили, что я не реагирую на их выпады.
— Ты что, Нинка, уснула или обиделась? — спросил Гриша.
— Я хочу пить.
— Да у нее температура, — сказал Иван, поднеся мне кружку воды и потрогав лоб.
Гуменник сходил в радиорубку за градусником.
— Тридцать девять и семь десятых, — сказал он через пять минут.
Зажгли коптилку. Мне становилось все хуже и хуже, и
Орлов позвонил Лапшанскому. В пять часов утра за мной прислал санитарную машину и увезли в Алексеевку.
— Эх ты, невеста, — грустно пошутил Васька, когда меня укладывали на носилки.
Майор Куркин отправил меня в госпиталь. Там меня положили в маленькую палату и оставили одну до обхода врачей. Потом пришли врачи, осмотрели ногу, переговорили между собой, задали несколько вопросов и ушли, а вместо них явилась медсестра, сделала мне сразу два укола, оставила на тумбочке таблетки и тоже ушла.
Хотя я предыдущую ночь не спала, сна не было, просто дремалось, когда стукнула рама и на подоконнике появился Куртмалай.
— Ты что, сеструха, концы отдавать вздумала не ко времени? — спросил он, прыгая с окна. — А я позвонил к вам в часть, думаю, дай узнаю, где там моя сеструха запропала, а мне говорят: в госпитале. Я сразу сюда. Ты вот что, не затягивай здесь, на днях будет что-то интересное для тебя, я так думаю. Жри все порошки, слушайся врачей, в общем, не залеживайся. Чего это лекарство лежит, а ты его не пьешь? — Куртмалай собрал в пригоршню таблетки с тумбочки и поднес их к моему рту. — Давай не морщись, глотай.
— Да ты с ума сошел, это на весь день.
— Ерунда! Еще дадут! Пей.
Я выпила. В это время дверь скрипнула, и в щель просунулась голова Сергея.
— Вот она, — сказал Попов, входя в палату.
За ним вошел Борис. Он удивленно посмотрел на Куртмалая, запихивающего в меня остатки таблеток.
— Я пошел, сеструха, — заявил Куртмалай и выпрыгнул в окно.
— Что это за явление? — спросил Борис.
— Это не явление, а мой лучший друг.
— Ну и друзья у тебя, — усмехнулся он.
— Очень хорошие друзья.
Сергей вышел. Мы остались одни.
— Почему ты не сказала вчера, что заболела? Мы бы сразу тебя отвезли в госпиталь. Кому нужен этот героизм?
— Я не хотела в госпиталь. Я очень хотела жениться, Боря!
Он взял мою руку и прижал к своим глазам.
— У тебя лицо холодное, — сказала я.
— Нет, это у тебя горячие руки, — пробормотал он, еще крепче прижимая руку к лицу.
Я отняла ее и заглянула ему в глаза. Там стояли непролитые слезы. Я смотрела на них с ужасом и благодарностью.
— Боренька, Боря!
— Вот так-то, — сказал он смущенно, — нелегко все это, Нинок. Дело в том, что через два часа я уже улетаю.
— А я сейчас выпишусь и— баста. Да мы с тобой за два часа тысячу раз распишемся.
— Сергей пошел узнать, можно ли тебя увезти ненадолго.
Сергей пришел в сопровождении сердитого маленького доктора, который прямо с порога напустился на Бориса.
— Если вам, молодой человек, очень хочется иметь безногую жену или, еще лучше, стать сразу после свадьбы вдовцом, то, пожалуйста, забирайте ее и идите плясать.
— Я же сказал, что он улетает, — не менее сердито прервал его Сергей.
— По-человечески понимаю, но помочь вам не могу. У нее температура сорок.
Остававшееся до отлета время Борис просидел у меня. Это были самые быстрые часы в моей жизни, в течение которых Борис, однако, успел мне дать тысячу наставлений по поводу того, что я должна быть: а — дисциплинированной, б — осмотрительной в выборе друзей и знакомых, в — не должна больше даже думать о фронте, г — писать письма как минумум раз в неделю, д — не терять ни в коем случае связи с Сергеем и при самой малой необходимости обращаться к нему за помощью или советом, е… ж… з… и все другие буквы алфавита были перечислены до конца.
Я терпеливо выслушала все, не перебивая. Но это вовсе не означало, что я все выполню. Просто у меня стоял какой-то туман перед глазами, и трудно было говорить.
— Ты смотри не вздумай там жениться на другой, приеду и выгоню ее в два счета, — сказала я, перебарывая тяжесть, навалившуюся на меня, — так и знай. И не радуйся, что сбежал из-под венца.
— Дай мне адрес твоего отца. Вдруг ты опять пропадешь, так хоть через него найду.
— И напиши, что мы чуть было не женились, но проклятая сколопендра разбила нам жизнь.
Я говорила всякий вздор, чтобы хоть немного развеселить его. Я очень боялась снова увидеть на глазах его слезы. Тогда бы я просто не пустила его, вцепилась бы, как бульдог, и не пускала, хоть убей.
— Ты знай, Борька, что я тебя люблю больше всего на свете, и, если с тобой опять что-нибудь случится, я умру, — предупредила я его, когда он, выходя из палаты, оглянулся в последний раз. — Постой минуточку. Улыбнись. А теперь нахмурься. Мне надо запомнить тебя всякого.
— Нинка! — У него был такой вид, будто он решил вернуться и никуда не уходить.
Но он тут же вышел и быстро закрыл за собой дверь. А я почему-то оказалась на середине палаты, и от меня на уровне пояса к стенам уходила огромная натянутая простыня. Потом она стала быстро-быстро, все так же вися в воздухе, собираться вокруг меня противными мелкими складками, а в дверях появилась высоченная баба и, упершись руками в притолоку, сказала отвратительным медленным медным голосом: «Во-от!»
Этот бред мучил меня до следующего утра. Но еще через сутки температура спала и боль в ноге значительно снизилась, да и опухоль стала меньше.
— Вот недельки через две и свадьбу можно играть, — сказал маленький доктор.
Пришла Маша. Оказывается, до отлетаБорис успел заглянуть к ней.
— Он действительно очень хороший человек!
— Еще бы! Зачем он приходил к тебе?
— Поговорить насчет тебя, — важно ответила она.
Как я поняла, беседа их состояла все из тех же «а»,
«б», «в» — и прочего такого. Видно, этим он и покорил окончательно мою подружку.
Она с каждым днем становилась все взрослее и серьезнее, и если я терпела ее покровительственный материнский тон, то только потому, что любила ее, и еще потому, что все равно ни на одно ее серьезное слово не обращала внимания, а делала все так, как мне было нужно.
— Ну, ладно, Марья, — сказала я, — если ты хочешь на фронт, то есть такая возможность. Вот-вот Куртмалай даст мне сигнал и — пламенный привет, товарищи! Поэтому принеси мне тихонько сюда полную форму и ботинки. И сама будь наготове.
Маша погрустнела:
— Я не могу, Нина, да и тебе не советую, тем более ты еще больна.
— Почему это не можешь?
— Я вступаю в партию.
— Тем более! Как раз на фронте и должны быть коммунисты.
— Не могу я бежать. Да и ты же дала Борису слово.
— Я и папе его давала. Ты уж меня не агитируй!
— Смотри сама. А я не могу, ты — другое дело.
— С меня спросу меньше, так, что ли?
— Да, меньше, — твердо сказала Маша.
— Хорошо! Я на фронте вступлю тоже.
Маша сидела грустная. Все-таки ей тоже очень хотелось удрать со мной.
— А одежду принесешь?
— Принесу, — сказала она не очень охотно.
Маша сдержала слово — принесла одежду и ботинки.
Вечером зашел Куртмалай и сказал, чтобы я завтра не позднее одиннадцати утра была в порту.
Как назло с утра в палате торчала няня, мыла окна. Потом начался обход, и маленький врач битый час просидел возле меня.
Когда я оделась и вылезла в окно, было половина одиннадцатого. Прыти у меня хватило на квартал, а потом я еле плелась, сжав зубы, чтобы не стонать, наступая на больную ногу.
Когда добралась до порта, все корабли и суда были уже на рейде.
Я пошла к дежурному и потребовала катер, сказав, что отстала от своей группы. Он недоверчиво посмотрел на меня и спросил:
— А кто у вас командир?
— Сагидуллин. Капитан.
— Хватит врать. Сагидуллина уже давно здесь нет. А вот я сейчас вызову патруль и отправлю тебя в комендатуру.