— Нет.
— Правда не сказал?
Папа качает головой, но на лице у него все та же ехидная улыбочка.
— Так как же я его найду? Может, мне тоже пойти расспрашивать всех подряд в окрестностях Пембридж-Парка?
— Может, и пойти, — отвечает папа. — А может, он черкнул свой адрес в этом письме? — Папа вынимает из кармана конверт и помахивает им в воздухе.
Я хватаю письмо у него из рук, разрываю конверт. Пробегаю глазами страницу. «Увидимся — НАДЕЮСЬ! Рассел». И маленький рисуночек.
Сердце у меня гулко бьется.
— Ну, что? — спрашивает папа.
Ага! Теперь его очередь умирать от любопытства.
— Все хорошо, он прекрасно себя чувствует, — говорю я с улыбкой.
— Ты, как вижу, тоже теперь прекрасно себя чувствуешь, — говорит папа.
— Да-да-да!
Протанцевав на кухню, я готовлю себе чашку кофе, а пока закипает чайник, читаю письмо Рассела. Потом пью кофе и еще раз перечитываю письмо Рассела. И еще, и еще.
Дорогая Элли!
Мне ужасно, ужасно, ужасно совестно. Я страшно мучился из-за того, что не смог прийти в пятницу. К тому же это довольно унизительно. Дело в том, что папа совершенно соскочил с катушек и запретил мне выходить из дому только из-за того, что разозлился за вчерашнее.
Не понимаю я такого отношения, и вообще, это сплошное лицемерие — ко мне придирается, а сам целыми днями обнимается по углам со своей подружкой. Во всяком случае, он не может запереть меня на всю жизнь. Давай встретимся в понедельник после школы в «Макдоналдсе»? Я туда приду, как только смогу: примерно без двадцати четыре. Буду тебя ждать и очень надеюсь, что ты придешь. Ты меня узнаешь — я буду стоять с глупым видом и бесконечно извиняться.
Увидимся — НАДЕЮСЬ!
Он нарисовал самого себя: растрепанные волосы, серьезное выражение лица, в одной руке карандаш, в другой — альбом для эскизов. На альбоме выведены крошечные буквы, такие малюсенькие, что мне приходится поднести картинку к самым глазам и еще прищуриться. «Р», «Л», «Э». Роль? Ралли? Нет, Рассел. «Р» — Рассел, «Э» — Элли? «Л»?
«Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»?
Рассел любит Элли.
Я словно взлетаю на гигантских качелях, все выше, выше, переворачиваясь вниз головой.
— Не сделаешь старенькому папочке чашечку кофе? — спрашивает папа, входя на кухню.
— Конечно. — Я быстро прячу письмо в карман.
— Приятное письмо?
— Угм.
— Хочет увидеться?
— Да, типа того.
— И как же ты будешь? Ведь папа тебе категорически запретил.
— Что? — Я выпучиваю на папу глаза. — Ты серьезно?
Папа старательно хмурится, но в глазах пляшут огоньки.
— Типа того, — отвечает он. — Слушай, Элли, я в четверг серьезно перепугался. Первый раз ты задержалась до темноты, и я не смог этого вынести.
— Спорим, ты в моем возрасте гулял с девочками.
— Может быть, именно поэтому я и испугался. Я слишком хорошо помню, каким я сам был в возрасте Рассела. Теперь как вспомню, так вздрогну. Для меня девочки были не люди. Я сидел в своей тухлой мужской школе, девчонок толком и не знал. Это были для нас некие удивительные, экзотические создания, в их присутствии мы теряли дар речи и только соревновались друг с другом, насколько далеко удастся зайти…
— Папа!
— Знаю, знаю. А потом хвастались напропалую, причем, естественно, страшно преувеличивали.
— Слушай, пап, все это было давным-давно, когда мальчишки были похожи на неандертальцев. Рассел совсем не такой, — утверждаю я, хотя сама слегка краснею, вспомнив, как мы целовались.
— Знаю, знаю, — говорит папа. — Как только я его увидел, сразу понял, что это славный, порядочный мальчик, который хочет подружиться с моей дочерью. Он рассказал мне про ваш долгий, увлеченный разговор об искусстве. Показал твой портрет — кстати, очень хороший. Ему нужно немного отточить стиль, но для своего возраста он проявляет замечательное чувство линии. Короче говоря, я почувствовал себя круглым дураком. Я считал его каким-то сексуальным маньяком, который при первой возможности готов наброситься на тебя, а оказывается, у вас были всего лишь платонические разговоры на тему живописи и графики.
— Ну да, так все и было, я же говорила тебе, папа, — говорю я, все еще краснея. — Видишь, времена переменились. Так можно мне пойти встретиться с Расселом? Мы порисуем этюды!
— Времена переменились — в том-то и дело, Элли. Когда я был подростком, мог болтаться по улицам до глубокой ночи, и никто за меня не волновался. Даже Анна в тринадцать-четырнадцать лет бегала на местные дискотеки и в молодежные клубы. Но теперь уже не осталось безобидных дискотек, кругом только бешеные оргии. Ты же знаешь, я не хочу, чтобы ты хотя бы близко подходила к «Седьмому небу» с тех пор, как там провели рейд и нашли наркотики.
— Ладно, ладно, даю честное слово, мы не пойдем в «Седьмое небо».
— Мне вообще будет неспокойно, если вы с Расселом куда-то пойдете поздно вечером, Элли. В город стягиваются всевозможные бездельники, для которых единственное развлечение — драться и безобразничать. Меня совсем не удивляет, что папа Рассела беспокоился за него.
— Рассел может о себе позаботиться, папа. Он не какой-нибудь задохлик.
— Пусть он будет сам Мистер Мускулатура, это не поможет, если на него навалится целая банда хулиганов.
— Папа, ты становишься параноиком.
— Может быть. Не знаю. Но что, если вы с Расселом встретитесь после школы, а потом он вернется домой часикам к девяти?
— Пап! Мы же не в возрасте Моголя!
— Знаю, знаю, но ты мне так же дорога, как Моголь, и я не хочу еще раз пережить такой вечер, как в четверг. Послушай, вообще говоря, ты бы должна до сих пор еще сидеть на гауптвахте. Я позволю тебе повидаться с Расселом, но пока что я настаиваю на комендантском часе с девяти вечера. По-моему, это более чем справедливо.
— А по-моему, нет!
— В девять темнеет, так что вы уже не сможете рисовать этюды, верно я говорю? — усмехается папа.
Я слабо улыбаюсь в ответ. Не знаю, кто кому здесь морочит голову. Но, по крайней мере, я смогу увидеться с Расселом, хотя бы при дневном свете!
Я поднимаюсь к себе в комнату и еще раз перечитываю его письмо. Еще несколько раз. Потом спускаюсь вниз, звоню Надин и рассказываю ей, что все хорошо и что Рассел обошел весь город, разыскивая меня, стучался практически в каждую дверь.
Надин не так сильно потрясена, как я рассчитывала. У нее включен на полную мощность новый альбом Клоди (видимо, семейства нет дома), она подпевает во весь голос и от этого слушает невнимательно. А мне необходимо кое о чем ее спросить.
— Надин, ты правда считаешь, что у Рассела ненадежный вид?
Надин явно ерзает у телефона.
— Да нет, Элли, что ты. Я это просто говорила, чтобы тебя утешить. И глаза у него не слишком близко посажены. Наверное, мне так показалось, потому что он щурился, пока тебя рисовал.
Удовлетворившись этим, я звоню Магде. Но она первой выкладывает мне замечательную новость: ее папа заказал для нас три билета на концерт Клоди в следующем месяце!
— Вот так! Ты рада, Элли? Клоди тебя развеселит. Он тебе совсем не нужен, правда же?
— Ну, вообще-то, может быть, и нужен, Магда.
Я рассказываю ей все в подробностях, нагнетая еще больше драматизма — у меня получается, что Рассел обегал практически всю округу, разыскивая меня.
Я жду — что скажет Магда? На том конце провода молчание.
— Вот видишь, он меня не обманывал, — говорю я.
— Извини, Элли, я что-то не поняла. Ты хочешь сказать, он тебя обманул, потому что папа не разрешил ему выходить из дома?
— Он меня не обманывал, он хотел прийти.
— Но папочка его не пустил.
Эти слова насчет папочки мне совсем не нравятся. Помолчав, я спрашиваю:
— Надо думать, ты по-прежнему считаешь, что Рассел сопляк, что он просто выпендривается?