Марина Михайловна, отогнув воротник комбинезона и сняв перчатку, протягивает руку.
— Будем знакомиться: Раскова.
— Наши-то бабы со всей деревни сегодня в школу придут, — говорит одна из женщин. — Уж вы расскажите нам про ваш полет да о подружках своих.
— Обязательно расскажу, — обещает Раскова, — Обязательно.
…В широком окне, единственном на длинной дощатой стене комнаты видна ослепительно белая огромная луна с желтым ореолом вокруг, и чудится, что это не окно, а полотно картины с неподвижным белым шаром, перечеркнутым темным силуэтом ветки, облепленной снегом. Вечерние сумерки незаметно заполняют комнату, только вокруг широкой печи колышется пятно света, отбрасываемого из раскрытой дверцы.
Вокруг печи деревянные двухэтажные нары поставлены так, что образуют круг, и посредине остается немного свободного места. По вечерам здесь у нас что-то вроде кают-компании, где обсуждаются дневные дела, ведутся споры, читаются стихи.
В дальнем, темном углу комнаты слышен шорох патефонной иглы, скользящей по старой заигранной пластинке.
— Ха-ха-ха! — вторит голосу певца высокая девушка с коротким ежиком волос на голове, кружась между нарами с сапогом в руках. Потом она неожиданно останавливается, зажмурив узко прорезанные глаза, приняв позу невозмутимого Будды. Это Саня Вотинцева, штурман нашей эскадрильи, затейница и «местный» поэт. Свободное время ее уходит на перешивание армейских вещей: шинели, гимнастерки, кобуры для пистолета. Теперь она принялась за свои сапоги, придает им «форму и изящество», как она говорит.
— Вотинцева! — слышен голос Жени. — Угомонись! — Вместе с Расковой она сидит у печи на кучке поленьев, сжав лицо руками.
— Не горюй, — говорит Раскова. — Вот буду в Москве, попробую узнать, что с твоими ребятами.
Женя молча кивает головой. Летом, когда полк был еще на переучивании, командир дала ей короткий отпуск, и она была в Минеральных Водах, где оставались ее дети. Но Женя уже не застала, их. Город эвакуировался, куда-то отправили и ее ребятишек вместе со старенькой бабушкой. Так и прилетела Женя обратно в полк, ничего не узнав о них.
Раскова понимает тревогу Жени: у нее самой в Москве осталась дочка. Но она знает, где ее Таня, у Жени нет даже этого утешения. Днем, в суматохе занятий, командирских дел, полетов, тревога Жени стихала, уходила на второй план. Но в такие вот вечерние минуты, когда дневные эскадрильские заботы остаются позади, она уже не может думать ни о чем другом. Сыну нет еще и двух лет, дочке пошел четвертый год… Где они? Здоровы ли?
— Вот тут они у меня… — Женя обхватывает себя за плечи. — На подготовке, в полете ли — я все время чувствую на себе их руки, они все время со мной. Никуда мне от них не уйти.
Женя грустно вздыхает, поправляя соскользнувшую меховую безрукавку.
— Не помешаю?
Комиссар полка Елисеева садится рядом с Женей и кладет руку на плечо. «Матушка» — ласково называют ее в полку, и, пожалуй, трудно найти другое слово, так точно характеризующее облик и характер комиссара. Мягкостью и добротой наполнены каждый ее жест и каждое слово, ее легко можно разжалобить, и часто она потакает нашим мелким слабостям. Но перед строем полка или на собраниях, когда ей приходится выступать, ее голос звучит твердо и решительно.
— Ты никогда не помешаешь, Лина Яковлевна. Садись, посумерничаем.
Елисеева молча поглаживает Женю по плечу, потом говорит:
— Хочу попросить вас, товарищ командир, вот о чем: сегодня в школе вы рассказывали деревенским женщинам о перелете. Я думаю, что и нашим девушкам полезно будет послушать вас. Когда еще выдастся такой свободный час!
— Да они и так все знают, — пытается отказаться Раскова. — Летчики ведь.
— Нет, нет, — настаивает комиссар, — то все официальные сообщения, а вы расскажите подробнее. Им все мелочи интересны и полезны.
— Вижу, что у меня сегодня будет день воспоминаний, — смеется Марина Михайловна. — Ничего не поделаешь, раз комиссар настаивает, придется подчиниться.
По знаку комиссара девушки собираются в кружок вокруг печки. Кое-кто забирается на верхний ярус нар: отсюда, в мерцающих бликах огня, хорошо видны лицо командира, головы девушек, склонившихся к ней, — темные, светлые.
…Я слышу негромкий голос нашего командира и вижу бескрайний простор хмурого осеннего неба, затерявшийся между облаками обледеневший самолет. Вижу, как летчики Валентина Гризодубова и Полина Осипенко, сменяя друг друга, вот уже много часов ведут самолет все дальше на восток. Только штурман — наш сегодняшний командир — несет бессменную вахту. Давно уже нет связи с землей: где-то на середине пути, за Красноярском, самолетная радиостанция вышла из строя, и штурману приходится контролировать маршрут только по компасу и часам.