Напряжение первых минут постепенно проходило, и мы начали разглядывать друг друга. Лицо Маши в пятнах копоти; клочья разорванного комбинезона едва прикрывали ее ноги.
— Соленчик, что с тобой? — спохватилась Маша, увидев, что Ваня прижал ладонь к плечу, — Ты ранен?
— A-а, так, царапнуло…
Своего стрелка-радиста мы звали «Ванечка» или «Соленчик». Да и по-другому просто немыслимо его назвать. Он небольшого роста, даже ниже Маши, голубые глаза в светлых, выгоревших ресницах смотрели всегда застенчиво и робко, говорил Ваня медленно, чуть запинаясь, и всегда неудержимо краснел.
— Давай перевяжу. — Маша потянулась к нему, расправляя носовой платок.
— Не надо… — слабо запротестовал Ваня. — Так пройдет, — Даже под слоем сажи видно было, как пунцовый румянец заливал щеки Вани.
— Вот еще! Ты что это командиру не подчиняешься? — Маша туго затянула его плечо. — Это ты с нашим доктором спорить будешь, а со мной — не выйдет. Вон, смотри, «рама» появилась, нас, видно, приметила. Еще бомбить начнет.
Действительно, в небе над нами висела «рама» — Фокке-Вульф — 189, спокойно делая круг за кругом над площадкой.
— Это она не нас высматривает, — сказал Ваня, — вот это, наверно.
Мы огляделись вокруг и заметили по сторонам луга кое-как замаскированные самолеты. Но не настоящие боевые машины, а грубо сколоченные из досок и бревен макеты.
— Ложный аэродром, — добавил Ваня, — вот куда мы приземлились. Поэтому и «рама» висит, высматривает. Вдобавок наш самолет тут сел, вот они и думают, что тут настоящий аэродром.
— Ваня прав, — сказала Маша. — Пора уходить отсюда, а то еще бомбить прилетят, и нам ненароком достанется.
Мы поднялись и, бросив прощальный взгляд на догорающие обломки машины, медленно зашагали по шпалам. Кругом тихо и безлюдно. Покрытые ржавчиной рельсы терялись в густой траве, свежие воронки от авиабомб чернели по сторонам насыпи.
— Ну, штурман, — обратилась ко мне Маша, — давай-ка курс, куда нам идти.
— Аэродром тут должен быть километрах в десяти, — прикинула я на карте, — туда и надо идти. Оттуда и в полк можно сообщить, что мы целы.
Уже затемно мы вышли к аэродрому. На краю летного поля, как-то отдельно от других самолетов, стояли две машины Пе-2.
— Может быть, это наши? — нерешительно сказала Маша. — Давайте подойдем.
Невдалеке от самолетов мы остановились и прислушались. Слышен был тихий говор, потом неожиданно раздалось громко:
— Тоше ужин не давать, она свой бортпаек давно съела!
Это голос Кати Федотовой. Неунывающий голос, такой родной, что у меня вдруг гулко застучало сердце.
— Вот идолы, — прерывающимся от волнения голосом, тихо шепнула Маша, — обжоры ненасытные… Уже едят…
Мы незаметно подошли и в изнеможении повалились в тесный кружок под изумленное и радостное «О-о-о!»
Потом мы лежали рядом, все три экипажа, под крылом самолета. Тишина нарушалась лишь легким гулом пролетающих над нами ночных бомбардировщиков По-2. Изредка, когда заходили на посадку, они помигивали бортовыми огнями. Среди высыпавших звезд они — как беспокойные красные и зеленые светлячки в этом тревожном небе.
Спину и плечи ломило от усталости, запах горелого бензина пропитал все: одежду, руки, волосы, и от этого запаха подкатывала к горлу тошнота. Хотелось выбросить из памяти все, что произошло в тот день: бой, огонь, посадку. Но события навязчиво ползли в сознание, проворачиваясь в памяти, как фильм в замедленной съемке. Вдруг всплывал «мессер», подкравшийся из-за киля и полоснувший очередью по мотору, и я чувствовала дрожь моего пулемета, то вспоминались крылья с черными крестами над головой, то ракета, вертящаяся юлой вокруг горящих обломков…
Голова скатилась с парашюта, и я прижалась лицом к земле. Покрытая росой трава холодила лоб, пахло чем-то давно знакомым: то ли ромашкой, то ли мятой… «Страшная война, — пришла мысль, — страшная… Сегодня всех нас уже могло не быть… всех, кто лежит сейчас рядом со мной. А все равно воевать надо; если не мы, так кто же? Это Женя нас сегодня вывела из пекла, хороший у нас комэск…»
— Женя беспокоится теперь… — услышала я тихий голос Кати и приглушенный вздох. — Не спит она, наверно.
— Завтра на рассвете вылетим и дома будем, — ответила ей Тоня Скобликова. — Уже скоро, ночи теперь короткие…
8
Впервые за время боевых действий эскадрилья не пронеслась, как обычно, над аэродромом на небольшой высоте, возвещая об успешном вылете… И моторы гудели надрывно и тревожно. Не было привычной четкости и точности при заходе на посадку. Приземлившись, рулили к стоянкам медленно, точно стараясь оттянуть тревожные расспросы встречающих.