Николай глубоко вдохнул, громко выдохнул и сказал, будто разбежался:
— А только без дела Катерина не ходила! Последние-то дни она за мамой моей ухаживала. И ни разу лекарство не перепутала, все делала, как врач наказывал. И двор обиходила.
Он передохнул, удивляясь, что за один раз так много сказал, и неожиданно закруглил:
— Я так думаю: Катерине на доктора учиться надо.
Всем вдруг стало легко и весело. Девочки заулыбались, заерзали на скамейке. Светлана Ивановна рассмеялась.
А Коле, видно, понравилось выступать. Он опять поднял руку.
— Я бы вам давно сказал, да Катерина мне не велела сказывать, — и, совсем расхрабрившись, предложил: — Пусть мои трудодни за ту неделю Катерине запишут. Мне не жалко. Она бы с мамой не сидела — меня бы на утятнике не было.
Нюра тоже выступила за Катю. Про подушечки вспомнила и про грозу, и про хорошую Катину работу.
— Она на деле доказала, что все поняла, — заключила Нюра. — Я так думаю: надо принять Катю обратно и не поминать ей больше про ее поступок.
«И не напоминать ей больше о ее поступке…» — по привычке мысленно поправила Нюру Светлана Ивановна и глубоко, легко вздохнула: «И собрание провели, и в Ленинград поеду!».
Глава двадцать пятая
Сторож открыл глаза, приподнялся на кровати. В лицо ударил луч солнца.
За столом сидел Николай и, глядя в окно, лениво клал в рот ягоды черемухи.
— Бабы на загонах? — спросил Петр Степанович.
— По грибы ушли. Утресь по черемуху бегали, сейчас — по грибы.
Сторож сердито сплюнул:
— От, шалапутные! Неймется им. Уток-то хоть накормили?
— Зерно им таскали.
— А мешанку?
— Вечером, говорят, сделаем.
— Тьфу ты, — опять рассердился сторож. — Шалапутные и есть! А ты чего смотрел? — строго спросил он парня.
— Я говорил, да с ними разве наговоришь? Лизавета насмешничает и Аксинья туда же.
Коля, действительно, пытался сегодня навести на ферме порядок, да ничего у него не вышло. Лизавета и Аксинья все делали по-своему. Старшим и средним уткам утром и днем дали зерна, а мешанку, приготовленную девочками перед отъездом, выложили малышам. Не терпелось, видно, скорее покончить с кормежкой да бежать за черемухой.
— Коленька, как у тебя фамиль-то? — спрашивала Лизавета, посмеиваясь и подмигивая Аксинье.
— Боровков, — отвечал Николай, не подозревая коварства.
— О-о-ой, милый! — еле сдерживала смех Лизавета. — С такой-то фамилией здесь ли тебе работать! Подавай заявление, переходи к нам на свиноферму.
И хохотала как сумасшедшая.
Николай, обидевшись, отошел подальше. А женщины вскоре захватили корзины, убежали за ягодами, оставив на загоне молчаливую утятницу Шуру, которая таскала в бочку воду.
Николай намолол травы, починил двери у сарая. Хотел выложить возле мачты со знаменем звездочку, да передумал: Аксиньины петухи все равно разроют. Звездочку надо выложить к тому дню, когда уток колхозу передавать будут.
Женщины вернулись с черными от ягод губами. Большим уткам и малышам набросали зерна и ушли за грибами, насыпав Коле целую пригоршню черемухи.
— Все Лизавета верховодит, — ворчал Петр Степанович. — Моя-то не посмела бы от дела убежать.
В окно было видно, как Шура готовила корм утятам, подливала в колоды воду. Сторож вскоре заметил, что и Николай месит корм в загоне старших уток. Не надеется, видно, что вечером Лизавета и Аксинья накормят птиц мешанкой. А девчонки наказывали следить за этим. Зерна-то парень привез на три дня, а эти лодыри за один день его стравили.
Потом Коля стал собирать в кулек пух и перо.
Петр Степанович вспомнил, как Аксинья уже несколько раз удивлялась:
— И как это я-то не додумалась подушечки делать? Сколько бы уже набила.
— Так за ним ведь наклоняться надо, за пером-то, — усмехался Петр Степанович, и Аксинья умолкала.
…С грибами утятницы пришли вечером, когда Коля, Шура и Петр Степанович почти накормили птиц.
Аксинья выглянула на загон, увидела там мужа и присмирела: чувствовала — достанется ей сегодня.
— А кто их просил кормить-то? — ворчала Лизавета. — Мы бы и сами управились. Подумаешь, на час опоздали!
— Режим у наших уток, — шепотом напомнила Аксинья.
— Фи, смехота какая! У меня вон Валерка не по режиму ест, да ничего ему не делается.
— Худой он у тебя, — покачала головой Аксинья, но Лизавета так сердито глянула, что сторожиха сразу умолкла.
— Были бы кости, мясо нарастет, — сказала Мокрушина и пошла в избу, хлопнув дверью. («И что это все мне Валериком в глаза тычут. В отца ведь он худой-то…»).