И совсем неожиданно в тишине прозвучал голос Виктора Николаевича:
Флаг на миг остановился на полпути, будто прислушиваясь, потом взметнулся вверх, словно хотел гордо взлететь на прежнее место… И лишь после этого стал медленно опускаться…
Глава тридцатая
Девочки убежали в вагончик, чтобы завернуть в газеты свидетельства и грамоты, успокоиться перед выступлением. Гости встали со скамеек, оживленно беседовали, курили.
— Ведь моей-то всего двенадцать, а она 116 трудодней заработала! — хлопал себя по бокам дед Анисим.
— А я все думала: форму Нюре надо, — радовалась Мария Трофимовна. — А она, смотри-ка, сама ее завела!
В стороне корреспондент о чем-то пытал Сергея Семеновича и Виктора Николаевича.
«Ишь ведь, строчит», — улыбнулась Мария Трофимовна, вспомнив, как испугалась тогда записной книжки: думала, пропишут Нюру за непослушание, а парень, наоборот, похвалил ее в своей статье и записку всю поместил…
— Я так боялась за Люсю! — говорила колхозницам сельская библиотекарша Иванова. — Но, по-моему, она никогда не была у меня такой здоровой, как сейчас!
Те слушали, кивали.
— На воле и сухая корка на пользу идет, — степенно вторила мать Альки, полная, круглолицая, немолодая уже. — У них еда была хоть и немудрая, а сытая.
Аксинья и ее помощницы торопились до концерта накормить малышей и накрыли для них отдельный стол. Ребятишки с аппетитом ели горячую уху, потом макали белым хлебом в блюдечки со свежим душистым медом…
Давно уже молча наблюдала за этой картиной Лизавета Мокрушина, неотрывно смотрела на весело обедающих ребят.
«А мой-то бегает вокруг избы с ключом от ворот в кармане. Все один, все один! Не поест вовремя, не попьет. О бабке тоскует…».
Женщина судорожно всхлипнула и, сдерживая неожиданно подступившие рыдания, побежала в кормовой сарай, бросилась в темный угол. Привалившись к стене, расплакалась горько и безудержно…
Гости шумно рассаживались по скамейкам. Из вагончика вышли девочки, и концерт начался.
Спели полюбившуюся всем песню Родыгина «Едут новоселы», потом «Черное море» и «Бескозырку».
— А сейчас выступит Катя Залесова, — объявила Светлана Ивановна.
Катя стояла волнуясь и хотела забыть обо всем, кроме песни, даже старалась увидеть перед собой чудесный большой город-герой, о котором так много читала и слышала, а сейчас будет петь.
Вот она начала. Голос ее звучал серебристо и ласково. Зрители, не отрываясь, смотрели на девочку, и на лицах их появлялись тихие улыбки.
Светлана Ивановна отыскала глазами Нюру. Та кивнула ей, улыбаясь. И остальные девочки тоже подали знак — улыбнулись, кивнули дружески.
Это был их сюрприз, их привет. Это песня была для нее, для Светланы Ивановны, — о Ленинграде.
Катюша пела. Незаметно для себя она лодочкой сложила руки под подбородком и смотрела на легкое белое облачко, словно остановившееся на голубом небе послушать песню.
Светлана Ивановна долго не могла выбрать момента для объявления следующего номера.
— Бис, бис! — кричали мальчишки, и взрослые поддерживали их требование повторить песню.
И Катя снова пела. Лизавета Мокрушина, не таясь, вытирала глаза платком.
— А сейчас послушайте шутливую песенку «Про Ерему и Фому».
Из вагончика выскочили одетые в старые парнишечьи костюмы Люся и Ольга. Высокой плотной Ольге костюм был впору, зато на худенькой Люсе он болтался смешно и трогательно.
Девочки, приплясывая, пропели забавные куплеты про двух незадачливых мужиков, попавших из села в большой город.
Потом хором исполнили «Молодежную» Дунаевского. И столько в этой песне было жизни, энергии, что дед Анисим начал в такт подбрасывать Ванятку на коленях, и тот расхохотался звонко, переливчато. Лизавета слушала, приоткрыв рот, и чувствовала, что в душе у нее, как в песне, колосом наливается радость. Что-то случилось с Лизаветой этим днем. Спала с насмешливых глаз пелена, и многое увидела женщина по-иному.
— Частушки на местные темы! — объявила Светлана Ивановна, и по рядам побежал оживленный говорок.
Аксинья ткнула Лизавету локтем, подмигнула, выискивая глазами Николая.
— Сейчас, сейчас! — шептала она. — Про Кольку-то, помнишь?