— Почему Элли больше не может быть твоей подружкой? Она в сто раз лучше, — не отступается он.
— Закройся, Моголь. — Папа подхватывает его на руки и уносит наверх.
Моголь отказывается закрыться и по дороге орет во все горло. Внизу царит леденящее душу молчание.
О боже. Все очень стараются сделать вид, как будто меня здесь нет.
— Кому еще пирожков? — в отчаянии спрашивает Анна.
— Я принесу, — бормочу я и выскакиваю на кухню.
Прислоняюсь к раковине, наливаю себе стакан воды. Проглатываю залпом, стараясь успокоиться.
— Элли?
Вода попадает мне не в то горло. Дэн притащился за мной на кухню!
— Ты в порядке?
У меня вода течет из носа, а он спрашивает, в порядке ли я! Дэн сильно бьет меня по спине.
— Прекрати!
— Извини, я просто подумал, что ты подавилась.
— Нет, я не подавилась. Между прочим, это я должна тебя побить, а не наоборот.
— Ох, Элли, прости. Я не знал, что делать. Хотел просто незаметно уйти на задний план. Так было бы легче для всех, правда? Я думал, может, ты уже сама все просекла, и вообще, это ведь я по тебе с ума сходил, а ты нет. Я думал, может, мы и не встретимся больше, а тут твой папа нас всех пригласил, и мой папа сказал, будет очень невежливо, если мы с Гейл не придем вместе со всеми. Я чувствовал себя просто ужасно — в смысле, я ведь не собирался хвастаться Гейл перед тобой. Хоть я от нее и балдею, но все-таки ты — моя первая подружка, и… и… и я знаю, нужно было рассказать тебе о ней, но я все откладывал и…
— Дэн, хватит лепетать. У нас с тобой ничего серьезного и не было никогда. Подумаешь, большое дело. Правда.
Я это только говорю или действительно так думаю? Дэн — хороший товарищ, но надо было совсем свихнуться, чтобы думать, будто у меня могло быть к нему большое чувство. Или маленькое чувство. Или вообще хоть какое-нибудь чувство.
Будь Гейл стройной и стильной — вот тогда мне было бы ужасно. Но она — словно карикатура на меня, только еще толще. Сказать по правде, настоящий танк. И такая же способность давить людей своими гусеницами. Она бодро входит на кухню, хотя совершенно очевидно, что нам с Дэном нужно пять минут побыть наедине, чтобы выяснить отношения.
— Ну что, Элли, без обид? — Она хлопает меня по плечу.
Завтра на этом месте будет синяк. Ей непременно нужно рассказать мне длинную и безумно скучную историю о том, как они познакомились. Она была участницей женской школьной команды по регби, они приехали на игру в школу Дэна, он отвечал за доставку апельсинов в перерыве. Я вас умоляю, где же тут романтика? Потом они встретились в автобусе, и Дэн, видимо, был сражен наповал. Да мне-то какое дело?
Нет мне до этого никакого дела. И все-таки… Пусть Дэн чудной и бестолковый, как-то странно думать, что теперь у меня совсем никого нет. Сначала я просто придумала наши отношения, чтобы показать Магде и Надин, что у меня наконец-то появился поклонник. А когда они обо всем догадались, я начала думать: а может, Дэн все-таки мой поклонник? Он выглядит полным идиотом и ведет себя соответственно, но он умеет быть и веселым, и забавным, и остроумным. Иногда. И одно в нем искупало все недостатки: ко мне он относился так, словно я — Джульетта, а он — Ромео.
А оказывается, я была всего лишь Розалина. А Джульетта — Гейл. Вот сейчас на моих глазах они разыгрывают бессмертную любовную сцену. Конечно, они не Леонардо Ди Каприо и Клэр Дейнс. Но когда они смотрят друг другу в глаза и смеются, кажется, что они в каком-то своем мире, а вся толпа, набившаяся в наш дряхлый, замшелый коттедж — в другом. А мне вдруг становится очень одиноко, потому что я в своем, отдельном мире, и у меня никого нет — даже Дэна.
Одно хорошо. Я чувствую себя настолько отрешенной, что даже есть не хочется. Я разношу тарелки, передаю стаканы, а сама весь вечер только пью воду из-под крана. Никаких калорий.
Анна заглядывает на кухню, подходит ко мне.
— По-моему, ты держишься замечательно, Элли.
— Хорошо, что ты больше не думаешь, что я жду ребенка, — говорю я. — Ох, Анна, только представь себе Дэна папой. Он младенцу подгузник напялит на голову, а нагрудник — на попку!
Мы с Анной смеемся — между нами, девочками. Полчаса спустя я вижу, как папа поднимает над ними пошлую ветку омелы,[6] и они целуются — сплошные "грезы любви". Мне снова становится так одиноко, что светская улыбка примерзает к лицу, и слезы щиплют глаза.
Я знаю, чего мне сейчас хочется. Позвонить подружкам. Но телефон стоит в гостиной, а там толчется столько народу, и дети носятся, все это просто невозможно.
— Элли? — Папа отходит от Анны и приближается ко мне. — Элли, ты в порядке?
— Нет. Я в полном беспорядке.
Папа роняет омелу на ковер.
— Прости. Это все я виноват. Я тупой. Чем я могу искупить свою вину?
— Сделай так, чтобы все исчезли и я могла позвонить Магде и Надин.
— М-м-м. Попробую, — говорит он. Морщит нос, закрывает глаза и бормочет: — Фокус-покус-чехарда, исчезайте без следа.
— Не получилось, папочка.
— Действительно. Тебе правда очень хочется позвонить Магде и Надин?
— Да. Но я не могу. Не при всех же.
— Ну что ж, я ведь — Дед Мороз. Натягивай куртенку, поедем кататься на саночках.
Папа берет меня за руку, и мы тихонько выскальзываем из дома. Он везет меня в деревню, останавливает машину около телефона-автомата и вручает мне свою телефонную карточку.
— Ой, пап! Миленький ты мой Дед Мороз! Спасибо, спасибо! — Я изо всех сил обнимаю его.
Сначала звоню Надин.
— Ой, Элли, я уже совсем очумела, — шепчет Надин. — Пришли дядя с тетей и бабушка, и наша кудрявая малютка так выкомаривается, что просто с души воротит, а все мне талдычат: развеселись, ведь сейчас Рождество. Полный отстой.
Я по-сестрински утешаю ее, рассказываю, что мне еще хуже: бывший поклонник явился в гости с новой подружкой.
Потом звоню Магде. У нее дома тоже гости.
— Только я не в настроении, — говорит Магда. — Пришли несколько стильных мальчиков, знакомые моих братьев. Мне бы сейчас скакать и резвиться, но после того жуткого вечера с Миком у меня появился какой-то страх. Все боюсь, вдруг другие тоже подумают не то, вот и сижу тише воды, ниже травы, почти ни с кем не разговариваю, а все мне говорят: развеселись, ведь сейчас Рождество, — представляешь?
— Я только что звонила Надин, у нее точно то же самое.
— Ну, хоть ты в порядке, Элли. У тебя есть Дэн, он-то не станет набрасываться на девушку, а потом распускать гнусные сплетни. Он просто лапочка, хоть и придурок. Ой, извини, я не то хотела сказать!
— Можешь его оскорблять, сколько твоей душе угодно, Магда.
И я рассказываю ей про Дэна и его новую любовь.
Мы с ней дружно смеемся, пока на папиной карточке не заканчивается кредит.
— Вот это замечательный рождественский подарок! — говорю я.
На следующий день я получаю еще несколько замечательных подарков: книгу о Фриде Кало, "Под стеклянным колпаком" американской поэтессы Сильвии Плат, "Цвет пурпура" Элис Уокер, стильный черный купальник от известного модельера и большую коробку с пастелью — все это от папы и Анны. Моголь дарит мне новый альбом для рисования. Почти все рождественское утро я рисую их портреты.
Мы играем в Счастливое Семейство.
И вдруг все рушится.
Около двух мы садимся за рождественский обед. Я предупредила Анну, чтобы положила мне поменьше, но на всех тарелках — целые горы еды. Она замечает мой тревожный взгляд.
— Что не доешь, Элли, оставь на тарелке, — говорит Анна, стараясь сохранить мир.
Но все не так просто. Раз принявшись за работу, мои челюсти уже не хотят останавливаться. Еда бесподобна: золотистая поджаристая индейка, фаршированная каштанами, с клюквенным соусом, малюсенькие булочки с сардельками «чиполата» и беконом, жареная картошка, брюссельская капуста, пастернак, фасоль. Я ем, ем, ем, и все так вкусно, что я просто не в силах положить нож и вилку, я режу, накалываю, жую, пока не исчезает последний кусочек. Я даже собираю пальцем остатки подливки.
6
В Англии существует обычай — на Рождество девушку, оказавшуюся под веткой омелы, разрешается поцеловать.