Обнаженная девушка с потрясающей фигурой, лежащая на моей груди, заглядывала мне в глаза, но что я мог ей сказать?
Что именно сейчас представляю на ее месте другую, а губы так и рвутся шептать, кричать ее имя. Упиваться одним ее именем…
Ульяна. Ульяна. Уля, черт тебя подери!
Простая деревенская девчонка. Что ты сделала со мной? Что ты наделала?
Когда надела это алое платье и твои глаза зажглись. Я знал, что в этом платье ты будешь выглядеть, как королева.
Моя маленькая королева, отчаянно нуждающаяся во мне, но не понимающая этого. Всем своим существом отрицающая это.
Мне было не жаль навсегда покидать инстамодель Леру, которая осталась рыдать в ворохе смятой постели.
Потому что лишь только одна ты, Ульяна. Только одна — навечно в моем изошедшемся сердце.
Не вырвать. Не забыть. Не заменить.
Моя малышка в вязанном свитере и носках, сосредоточенно грызущая кончик шариковой ручки.
Генерирующая какие-то дурацкие рифмы. Стих для Сидора, мать его, Никаноровича. На юбилей, ага.
Бред.
Каких мне сил стоило, чтобы сдержаться, не броситься на тебя в ту же секунду, как я увидел тебя на ковре в гостиной — знает один господь бог.
Гораздо проще было окончательно утвердить тебя в звании своей королевы. А у королевы должен быть соответствующий гардероб.
Откуда у простой деревенской девчонки взялась такая царственная осанка и такой глубокий и гордый взгляд синих глаз?
Я не знаю…
Знаю лишь, что мне хочется убить Ильяса Рахматулина лишь только за то, как он смотрел на тебя, когда я привез тебя к отцу. Знаю, что не стоит тебя везти, но Камиль — это святое.
А еще я знал, что Инна Рахматулина не зря будет настаивать на нашей с Ульяной ночевке в их доме.
И положит в разные спальни.
Чтобы прийти.
Как приходила много, много раз до того.
Как пришла ко мне десять лет назад прямо перед своей первой брачной ночью с Камилем Алиевичем.
Ее не смутило ни это, ни собственное свадебное платье, ни то, что я был на пять лет моложе ее.
Ее не смутило даже то, что Ильяс узнал о нашей порочной связи и возненавидел нас лютой ненавистью. И объявил вендетту за своего отца. Объявил, но все же не посмел ему рассказать о том, что его молодая жена спит с его приемным сыном.
Стыдно ли было мне за то, что обманываю Камиля? Человека, который стал для меня всем после смерти отца?
Пожалуй… Нет, не стыдно.
Потому что иметь эту сучку — был тот еще кайф.
Что ты давала мне, Инна? Себя. Всю — и без остатка. Целиком. Но забирала — больше. Иссушала своей пламенной страстью. Не позволяла ласкать себя — ты никогда этого не любила. Всегда требовала, чтобы с тобой жестко.
И да, ты даже представить не могла, что однажды мне станет с тобой… скучно. Банально скучно — ты всегда была одинаковой. Мнила себя королевой, и да, в постели ты была хороша.
Но — одна и та же. Раз за разом. Предсказуемо. Со временем, кайф начал улетучиваться, Инн.
Но снова и снова я возвращался к тебе, Инна. К твоему порочному и желанному источнику.
Пока не увидел эти синие глаза девчонки в заброшенном доме, где я истекал кровью.
И — как отрезало.
— Володя, Володя, любимый, родной мой, желанный… — прошептала Инна и потерлась об меня своим гладким обнаженным телом. — Как же я скучала, как люблю тебя я сильно… Не могу! Все о тебе думаю… Ну, что же ты? Скажешь, ты не скучал? Не хочешь меня?
— Иди к мужу, Инна, — лениво проговорил. — Думаю, этой ночью тебе уместнее быть в его постели, а не в моей.
— Что-о-о? — яростно сверкнула глазами. — Это из-за нее, да? Из-за этой маменькиной дочки? В голове не укладывается, что ты променял… это… ее на меня! Да ты посмотри на нее! Ульяна, чтоб ее! Улька глупая! Она никогда не полюбит тебя, так, как я! И не даст тебе, так как я…
Все-таки Инну пришлось вышвырнуть из постели. Потому что полезла туда, куда действительно лезть не стоило.
Ничего объяснять ей и оправдываться перед ней я не собирался. Просто выставил и все.
И все.
И вышел на балкон, ощущая, как мороз впивается в голое тело, как напрягаются мышцы и все существо наполняется холодом. Пронизывающим насквозь холодом, который говорит, что я еще жив.
Пусть не полюбит.
Пусть просто будет рядом, чтобы я знал, что ни Ильяс Рахматулин, ни какая-то другая мразь не посмеет ее коснуться. Ее обидеть.
Мою нежную глупую куколку. Мою малышку.
И ее синие, синие чистые глаза…
Именно в это момент, глядя с балкона на громады заснеженных сосен, я понял, что мне нужно ее увидеть.
Просто увидеть. Прямо сейчас. Увидеть, как она спит, трогательно подложив руку под щеку и свернувшись в уютный комочек.
Клянусь — только это. О большем я и не мечтал. Не смел мечтать.
Горло перехватило спазмом дурацкой и острой нежности.
И поперся к ней.
Поперся, как самый распоследний придурок.
Лучше бы я в ту ночь остался с Инной. Лучше бы спал. Лучше бы гнал на своей тачке через темное заснеженное поле или молотил кулаками стену.
Потому что в гостевой комнате, заботливо отведенной Ульяне Инной, она была не одна. И вовсе не спала.
Потому что она, моя девочка с синими глазами, за которые я готов был продать душу дьяволу, была на постели.
С Ильясом Рахматулиным.
В задранном платье, открывающем кружевные полоски чулок. С пунцовыми щеками и алыми манящими губами. С растрепанными волосами. Она тяжело дышала и переводила испуганный взгляд с меня на Рахматулина.
Подонок лыбился так довольно и мерзопакостно, что, если бы у меня был при себе верный Стечкин, пристрелил бы эту сволочь.
В ту же самую секунду пристрелил бы.
Грудную клетку будто грубо располосовали, выпотрошили, а потом набили раскаленными камнями. Каждый вдох через силу — выдох еще хуже.
В принципе, можно было даже не удивляться. Женщины падки на Рахматулина. В нем всегда был особый шик. Когда мы еще были пацанами, он всегда был обаятельнее меня и подцепал самых красивых девчонок.
Хотя, возможно, они просто чуяли запах больших денег, которым я похвастать не мог.
Только не она, черт… Только не Ульяна и Ильяс!
«Аллах Всевышний наказывает за грехи», — говорит Камиль Рахматулин, мой приемный отец. А мне всегда было интересно — ведь я так и избежал возмездия за то, что имел его жену. Любимую человека, который меня облагодетельствовал.
Но я все-таки не ушел от наказания. Ильяс все-таки отомстил мне за своего отца…
В какой-то момент мне казалось, что все еще возможно. Что Ульяна стала смотреть на меня, как на человека, а не как на бешеного волка, который хочет ее загрызть.
Что ж, девочка… Хочешь видеть меня таким?
Я буду таким.