Очевидно, что нет, потому что его отец оставил его вопрос без ответа.
И повернулся ко мне, отчего я сжалась.
— Что касается тебя, Ульяна… Я лично ничего против тебя не имею. И был бы готов рассмотреть тебя в качестве своей невестки. Но не тогда, когда это вносит раздор между моими сыновьями. Ты навсегда исчезнешь из их жизни. Ты поняла меня? Ты меня поняла?
— Да, — едва слышно прошептала я и оглянулась на Вольфа, но он не смотрел на меня. — Да, я вас поняла.
— Один билет до Ларюшино, — проговорила я, низко склонившись к окошку.
И высыпала всю свою мелочь в железную миску.
— До Ларюшино билетов нет, — визгливым голосом в нос уведомила кассирша. — Есть до Возогор, а там, может, частника какого найдете.
— Давайте до Возогор, — кивнула я.
Хотя Возогоры от моего родного села на очень даже приличном расстоянии, ну и пусть. Мне на самом деле было все равно.
Как-нибудь доберусь.
Наверное.
Глеб забирал меня из родного дома с выкупом. Со всеми этими красивыми свадебными традициями, которыми зачастую пренебрегают сейчас в городе. На второй день искали ярку. Играли на гармошке.
Тетка Параскева пела матерные частушки, и они с Глебом на пару отплясывали так лихо, что все вокруг хлопали и смеялись
Сейчас это все было так далеко от меня…
Словно прошла тысяча лет…
Нет ничего унылее, чем железнодорожный вокзал в канун новогодней ночи. Сонный, пустой, с вяло мигающими огоньками на елке, закрытыми ларьками с сувенирной продукцией. В предновогодний вечер никому это явно не надо…
В единственной открытой кафешке я купила баночку спрайта. Пожалуй, сойдет за шампанское. Компанию ей составила шоколадка с изюмом и орехами, бог знает сколько пролежавшая на витрине.
Мой шикарный новогодний ужин…
Поздняя электричка мчалась сквозь ночь, а я жевала шоколад, похожий на глину, и недоумевала: как — нет билетов до Ларюшино? Вон — здесь вагон-то почти пустой.
За окном, как в сказке, падал белый пушистый снег… И люди готовились к новогодней ночи: наряжались, смеялись, делали салатики и встречали гостей. Лишь мне не было места во всем этом.
Лишь я встречала Новый Год одна, хотя больше всего на свете любила этот праздник. Считала его семейным, сказочным. По-детски ждала от него чуда…
В этот раз чуда не произошло. Хотя, наверное, мне нужно считать все, что случилось со мной чудом — я цела и невредима. И еще свободна.
Свободна от обременительной страсти ненавистного мужчины.
Ненавистного… Ненавистного ли?!
Я никогда не задумывалась, сколько Владимир сделал для меня… И ни разу не попыталась сделать хотя бы шаг ему навстречу. Все время лишь только отталкивала.
А когда во мне вдруг появился росточек этого намерения… Попробовать…
Потеряла его навсегда, даже не ощутив — что это… Когда мужчина так тебя желает. Не ощутив эту страсть сполна. Не насладившись ею.
Он наверняка думает, что я с Ильясом… Такие, как Владимир, не прощают ошибок.
Как бы он не любил меня. Как ни тянулся ко мне. Есть вещи, которые не забываются.
Есть вещи, которые простить нельзя…
Часы на мобильнике показали двенадцать ноль-ноль и я глотнула спрайта из бутылочки — за народившийся год.
Говорят, как его встретишь, так и проведешь.
Похоже, мне суждено провести его вот так… В пронизывающей горечи и щемящем одиночестве.
А он, наверное, завтра-послезавтра уже будет в Африке. Я специально посмотрела, Кимберли — алмазодобывающий город в Южно-Африканской Республике. Звучит, как чудо. Как какое-то приключение.
И Камиль Рахматулин прав — если кому и под силу разобраться в том, что там происходит, то только Вольфу.
Наверное, надо радоваться, что все так получилось. Как я, в общем-то, и хотела. Он уедет далеко-далеко и, должно быть, забудет обо мне…
А мне останется какое-то свербящее в груди чувство, которому я не могу найти названия…
В Возогорах было на удивление тихо. Я сошла на станции, а электричка поехала дальше — в заснеженную ночь… И мне вдруг почему-то захотелось уехать отсюда вместе с ней.
Странное и недоброе предчувствие охватило меня, но я не придала ему значения. Списала на усталость и дурное настроение.
В Возогорах, что славились своим знаменитым молочным комбинатом, было на удивление тихо.
Для новогодней ночи — прямо и вовсе как-то подозрительно. Обычно на селе гулянья. А тут — свет в нескольких зашторенных окошках и тишина. Лишь только тоскливо и как-то по-странному дико выли собаки.
А, может, и не собаки вовсе?
Может, волки?