Во поле береза стояла,
Во поле кудрявая стояла,
Люли, люли, стояла.
Всё-таки прекрасен пейзаж крестьянских полей. Во поле стоит берёзка кудрявая, чтобы в жаркий летний день было, где в тени укрыться.
Некому березу заломати,
Некому кудряву заломати,
Люли, люли, заломати.
Некому заломати, не в плане отсутствия людей, а в смысле нахрена ломать деревья. И тут здрасьте, пожалте, появляется великий музыкант из народа. В голове у него замечательные мелодии звучат. Но видимо дома забыл нотную тетрадь и гусиное перо с чернилами. Пришлось самому на слух определять красоту новой мелодии.
Как пойду я в лес, погуляю,
Белую березу заломаю,
Люли, люли, заломаю.
Срежу с березы три пруточка,
Сделаю себе я три гудочка,
Люли, люли, три гудочка.
Молодец, взял и сделал из берёзы три флейты типо гудок и начал наяривать: ах, вы сени мои сени… Да, только всё это не так. Все традиционные народные инструменты имели на Руси статус мужских инструментов, игра на инструментах женщины осуждалась обществом, как социальная распущенность. Распространение музыкальных инструментов в Древней Руси было связано, с одной стороны, с традицией бродячих скоморохов и гусляров, осуждавшееся церковью как бесовство, поэтому народные музыкальные инструменты часто изымались властями и уничтожались. Один из древне-русских указов, направленных на искоренение скоморошества гласит: «…где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие гудебные сосуды, и тебе бъ то все велеть выимать, и изломавъ те бесовскія игры велеть жечь на огне…». Всё-таки надеемся, что отношение в 16 веке к музицированию на берестяных гудках крестьян стало отношение более демократичным.
Четвертую балалайку,
Пойду на новые сени,
Люли, люли, на сени.
Музыкант-виртуоз, хоть консерваторий не оканчивал, тут же забубенил себе балалайку. Струны из волосяк сплёл, натянул и как заорал в миноре:
Стану в балалаечку играти,
Стану я милого будити,
Люли, люли, будити:
Ба, так це ж дивчина, а не парень!!! Голосище звонкое, коса ниже пояса, между сочных булок елозит, фэнтэзи всяки возбуждат.
«Встань ты, мой милый, проснися.
Ты, душа моя, пробудися,
Люли, люли, пробудися.
Вот, так ухарь-ухажёр, дрыхнет и никакие гудки-балалайки ему ни почём.
Вот тебе водица, умойся,
Вот те полотенце, утрися,
Люли, люли, утрися.
Вот тебе башмачки, обуйся,
Вот тебе кафтанчик, оденься,
Люли, люли, оденься…»
Откуда в поле полотенце, и башмачки, кафтанчик??? Почему в следующем куплете действо переносится уже в «во саду ли, в огороде..?» Нас учили, что у российских крестьян кроме драного исподнего белья, да лаптей из лыко — не было ничего. Запрячь полудохлую клячу — верх российского благополучия. Не крестьянин, целый боярин, аки птица заморска павлин.
Во саду ли, в огороде
Девица гуляла,
Невеличка, круглоличка,
Румяное личко.
Не бледный овал жёлтого черепа, обтянутого кожей с синяками под впавшими пустыми глазницами, а розовая, как поросёнок круглоличка в сарафанчике бабёнка. Бёдрами крутит, грудями потрясывает… Кто может устоять перед такой красотой? И заснуть!
Может ли кто-то ныне сочинить песнь такого раздолья на современных дачных шести сотках? Гулять и в саду и в огороде… Не пахать кверху попом, просто гулять сначала по саду со сладким яблочком в руке, потом пойти гулять в огород за сочной морковкой.
За ней ходит, за ней бродит
Удалой молодчик.
За ней ходит, за ней носит
Дороги подарки.
Подарки дороги носит. Исторически достоверно установлено, что на Руси деревянный гребешки и атласные ленты к дорогим подаркам никак не относились. Шуба соболья, чернобуркино манто, сребро-злато, яхонты-рубины — как-то были в цене. Это Вам не боярская дочь в тереме, а простая крестьянская крепостная девица во саду ли, в огороде с берёзовой балалайкой. На киселях со сливками, да блинами со сметаной другие не взращиваются. Воздух свежий. Кузнечики сверчат: давай, давай красавица, не зевай кругломордая!