23
Мы налетели на Тюленью Гавань, как майский ветер. Баклан Донован и дюжина его громил залепили в нас, точно ветер из сточной трубы. Как я вроде бы уже упоминал, трое из них отбросили копыта, но большой драки не было. Четверо налетели на наш маленький театр, когда мы ставили нашу слегка исправленную версию «Ромео и Джульетты». Минна, как обычно, играла Джульетту. Бандиты надеялись затащить ее в кусты, пока лагерь стоит на ушах. Но папаша Рамли сразу почуял неладное. Этот дар редко его подводил, и мы были наготове. В стычке, конечно, присутствовал элемент личного: папаша встречался с Донованом несколько лет назад, и ничем хорошим это тогда не закончилось. Зато на сей раз он получил настоящее удовольствие, охладив Баклана прежде, чем дело приняло серьезный оборот. Двое из троих мертвецов были наказаны за то, что скрутили Минну и разодрали на ней одежду — изнасилования здесь были в моде, и, подозреваю, считалось, что гости тоже должны привыкать к этому. А мы привыкать не согласились, и Сэм с Томом Блэйном выразили свое несогласие чуточку сильнее, чем намеревались. К счастью, с Минной ничего плохого случиться не успело. Третий мертвец пал жертвой «Мэм Спинктон». Он уносил ноги, а я гнался за ним с ножом в руках и налитыми кровью глазами; он оказался возле одного из наших грузовых фургонов как раз в тот самый миг, когда четверо его дружков перевернули повозку; и полный ящик приземлился парню на хребет.
Подвыпившая толпа была на нашей стороне. Однако им приходилось уживаться с бандой Донована, а нам нет, так что они предоставили возможность драться нам и помогли лишь тем, что сперли меньше, чем можно было ожидать. А в том ящике несколько бутылочек с «Мэм Спинктон» разбились, после чего наши гости тут продемонстрировали поразительное желание убраться подальше. Так что можно сказать, что войну выиграла «Мэм Спинктон».
Кстати, мы включили полную стоимость тех разбитых бутылочек в счет, который папаша Рамли на следующий день выставил Городскому Совету. И не думайте, что они не заплатили. Они распыхтелись, что делают это только с целью избавиться от нас прежде, чем мы нарушим городской покой. Папаша Рамли подсчитал серебро и привязал кошелек к поясу, не задавая вопросов. В жизни в Тюленьей Гавани есть свои светлые и темные стороны, вот и все. Небольшая веселая толпа сопровождала нас до городских ворот и проводила аплодисментами, когда мы отправились на юг…
И если уж речь зашла о «Ромео и Джульетте», то мы всегда старались обойтись с ней самым наилучшим образом, хотя, поскольку наш театр был всего лишь занавесом, открывавшимся сбоку повозки, нам пришлось несколько ее упростить. Взять, к примеру, сцену с балконом… Весь фургон был балконом, а Ромео стоял на земле, что было вполне реалистично — при условии, что он в самый душещипательный момент не задевал колесо фургона и не заставлял весь балкон трястись и скрипеть. Билли Труро, романтический тенор, обычно играл роль Ромео, и иногда его немножечко заносило, чаще всего когда он доходил до следующей строфы: «Не покидает страсть любовная меня!» Повиснув на этом чертовом колесе и обнимая свободной рукой Минну, он не мог не завоевать симпатию публики.
Что касается текста, папаша ручался, что это была подлинная запрещенная версия. Мамочка Лора признавала, что он прав. Среди ее книг этой не было, так что я ни разу не читал ее целиком до тех пор, пока не дорвался до секретной библиотеки Еретиков в Олд-Сити. Правда, мы умудрились втиснуть всю пьесу в два пятнадцатиминутных акта, да еще добавили дополнительный бой на мечах, но разве мы были виноваты в том, что олухам нравилось именно это? Мы должны угождать публике, а что еще может делать артист?..
Минна Селиг в роли Джульетты была просто неподражаема. Я до сих пор слышу, как она произносит:
Очень часто Минна опускала строки со словом «луна», ибо она чувствовала публику не менее тонко, чем папаша Рамли, и могла понять, присутствуют ли среди публики олухи того типа, что, услышав незнакомое слово, будут настолько раздражены, что начнут свистеть и топать. Честно говоря, не знаю, к чему олуху луна…
Ах, малютка Минна в своей ночной рубашке, с черными волосами и огромными глазами с поволокой!.. Да, она была Джульеттой, ибо выглядела невинной, как котенок, и немногим умнее котенка, и достаточно хорошенькой, чтобы заставить плакать самого тупого олуха. Бонни восхищалась, когда смотрела ее выступления. Я помню, как мы еще раз крутили «Ромео» на самой первой стоянке после ухода из Тюленьей Гавани. Это было в Вейрманте, ибо мы направились по дороге, идущей вдоль восточного склона гор, где Рамли не появлялись уже несколько лет. Мы с Бонни смотрели представление вместе — Бонни все еще очень тепло относилась ко мне после нашей апрельской возбудиловки, — и она приходила в экстаз каждый раз, когда Минна-Джульетта открывала рот. Она хватала меня за руку и снова и снова восклицала шепотом: