— Иди-ка ты в постель, Сэм.
— Нет, Лора, со мной все в порядке. Надо тут кое-что сделать.
— Мы сделаем. Ты должен пойти отдохнуть.
— Отдохнуть… Послушай, Лора, у меня просто было тяжелое время, можно сказать. Понимаешь, я как одиночка по профессии…
— Сэм…
— Нет, подожди. Похоже, я заболел… я хочу кое-что сказать тебе, пока у меня ясная голова… Ты видела, как это происходит… все начинается с головы. Сейчас…
Она не позволила ему говорить, пока мы не отвели Сэма в их Фургон и не уложили на койку. Я никогда раньше не видел ее одержимой одной мыслью и перепуганной несоразмерно с опасностью. Когда мы сумели уложить Сэма в постель, он говорил уже совсем немного. Я смог понять из его путанной речи одно: он хотел поблагодарить нас — мамочку Лору и меня, — потому что — мы знали его, но он от этого не перестал быть одиночкой по профессии. По крайней мере, я думаю, он пытался сказать именно это.
Казалось, его разум улетал порой куда-то далеко, но тело было безмерно упрямо и не желало поддаваться. Оно боролось за каждый свой вдох еще три дня и часть четвертой ночи. Помогающие нам священники-лекари — их в Бетлэме было двое — приходили и уходили; они были люди добрые и несколько менее невежественные, чем те, кого я встречал за границами Пенна. Мы заставили их думать, что Сэм не может разговаривать. В тот миг он был в сознании, кинув мне за их спинами благодарный взгляд и останки былой усмешки, когда я заявил гостям, что мой отец совершил истинную исповедь веры прежде, чем стал неспособен говорить.
На третий день мы подумали было, что можем и победить — ведь так произошло с Нелл Графтон, и Рексом, и Джо Далином. Но ухудшение продолжалось. Он на час обрел дар речи и рассказал о своем детстве и о тех, кого любил. После этого каждый вздох был уже очередным боем проигранной войны. Сейчас я совершенно четко знаю из книг, что медицина Былых Времен могла бы излечить его. Но у нас не было такого искусства.
В мире, который оставили нам Былые Времена, такие вещи случаются достаточно часто. И случатся еще не раз.
Даже во время последних хриплых попыток вздохнуть глаза моего отца часто становились понимающими. Иногда они обращались на меня, задумчивые и узнающие, иногда смотрели куда-то вдаль. Они не были сердитыми, капризными, умоляющими или напуганными. Раз или два я заметил в них изумление, спокойное и саркастическое изумление одиночки по профессии. Вопреки моему страху, религия, которую впихивали в него в детстве, не вернулась к нему, чтобы мучить: он был истинно свободен, и таким он и умер, свободный человек, храбро глядящий в спокойное лицо вечера…
24
Несколькими неделями позже, когда мы ехали через Катскил, я сказал папаше Рамли и мамочке Лоре, что должен уйти. И обнаружил, что мои объяснения никому не нужны.
— Да, — сказал папаша, — я знаю, это не то, что когда ты родился и вырос с Бродягами.
Он не казался рассерженным, хотя мой горн был ценной вещью в наших представлениях, да я был полезен также и во многом другом.
Мамочка Лора сказала:
— Ты такой же, как мой Сэм… как твой отец… один из тех, кто идет туда, куда ведет сердце, а такие люди — часто очень уязвимое племя, и ничего с этим не поделаешь.
Я начал снова подумывать о морском путешествии, чего со мной не случалось за все четыре года, проведенных с Бродягами. Нет, не к краю света: мамочка Лора знала так же хорошо, как и капитан Барр, что нельзя найти край на частичке звездной пыли… Но, может быть, я сумею совершить кругосветное плавание? Другие ведь (мамочка Лора рассказывала мне об этом) совершали подобное в прошлом. Тридцатитонным кораблям больше не было места в моих фантазиях: их смыло прочь, когда бедный тощий пес поднял лапу в порту Ренслар. Я понятия не имел, как осуществить мечту, но Нуин, по слухам, был страной смелых предприятий… Желание обойти вокруг света на корабле жило во мне тогда, сразу после смерти Сэма, и сейчас оно не умерло, хоть я и прошел такой длинный и такой короткий путь до острова Неонархей…
— Иди, куда ведет тебя сердце, — сказала мамочка Лора. — Сердце, правда, изменяется так, как ты этого не ожидаешь, и мечта тоже изменяется, становясь порой серою. Но ты иди.
В тот день папаша Рамли был серьезным и холодным, как лед.
— Лора, когда у мужчины умирает отец, у него наступает странное время. Он знал это так, как, при всей своей мудрости, не могла знать она. — В его душе какое-то время нет мира, Лора, все равно, был ли его отец хорошим человеком или нет, и неважно, был ли он хорошим сыном своему отцу или плохим.