Так вот: я не знаю.
Этим утром мне пришлось разбудить Ники объятием и рассказать ей о множественности времен. Она немного послушала, потом накрыла мой рот ладошкой:
— Минуточку, мой фавн, моя умная головушка, сладкий мой, называемый так потому, что слишком мало времени для столь длинного и слишком эротического слова, как «возлюбленный»… — она перевела дыхание. — Так вот, мой единственный и бесценный искатель неприятностей, перед тем, как обсуждать столь сложный вопрос, не следует ли нам побороться немного… и не беспокойся за малыша… чтобы решить, кто пойдет на камбуз и притащит нам завтрак в пос…
Я начал бороться сразу. И победил. Наверное, Ники — единственная женщина, которая одинаково чудесна в этом и утром, и вечером. Так что в конце концов ей пришлось сходить за завтраком, а вернулась она вместе с Дионом.
Не то чтобы ей самой было не донести галеты и немножко мяса, но мне было приятно видеть, что она нагрузила Диона чайником и кувшином с клюквенным соком — мы все должны пить его по приказу капитана Барра. У нас есть и другие противоцинготные средства — квашеная капуста, например, — с этой радостью нам приходится мужественно бороться в обед и в ужин. Я почтительно остался в постели, Ники залезла обратно ко мне под одеяло, так что недавнему Регенту Нуина оставалось лишь угнездить свою высокородную задницу прямо на полу или на прикрученном к полу стульчике, на котором валялись кое-какие тряпки для Ники. В любом случае, это сиденье было слишком низким для длинных ног Диона.
— Жалкие лентяи! — сказал он. — Я вот с рассвета рыбачил, несчастный трудяга.
— Это ничего, — сказал я. — Я вообще думал.
— Ну и как, наловили чего-нибудь — вы оба?
— Нет, Миранда, — сказал Дион. — Только привязал леску и пошел назад, спать. Мистер Вилбрэм смотрел на меня, и это мешало. Ненавижу, когда осел смотрит мне через плечо.
Я тут же разболтал насчет множественности времен в рассказе.
— Прямое повествование — это главное, — сказал Дион.
— Рассказ о нашем плавании, — заметила Ники, — явно самый лучший, потому что я уже попала в него. А в основной линии меня не будет до тех пор, пока он не доберется до своего восемнадцатилетия.
Дион задумчиво и рассеянно пробурчал что-то. Ему сорок три; наша проверенная дружба может стать мостиком через пропасть, разделяющую наше полностью различное происхождение и воспитание. Но насчет пропасти в возрасте не уверен — откуда мне знать, как выглядит мир для человека, прожившего на пятнадцать лет дольше, чем я? Смуглость его кожи в Нуине была знаком отличия. Морган I, Морган Великий, заваривший огромный котел истории двести лет назад, по слухам, был смуглым, как орех. У Ники желто-коричневая кожа с розовым румянцем. Мне ни разу не довелось увидеть в Нуине аристократа, столь светлого, как я, хотя некоторые приближаются к этому — Принцесса Ханниса, например, была вызывающе огненно-рыжей. Если бы я немного лучше понял древние книги — или хотя бы чуть больше этих книг пережило святые сожжения, — думаю, я смог бы найти в современных людях признаки различных рас Былых Времен. Впрочем, пустое занятие, по-моему…
— Вы оба пошли по неверному пути, — сказал я, — потому что все виды времени важны. Проблема в том, как переходить от одного к другому без потери совершенства, которое моя жена считает столь типичным для меня.
Тут в каюту зашла кошка капитана Барра, Мама Хамфри, с задранным хвостом, беременная, ищущая место, где можно выспаться; она запрыгнула на нашу койку, зная: тут ей будет хорошо.
— Взять историческое время, например. Вы должны признать, что это — самая скромная вещь, которую следует сделать для истории.
— Полагаю, — сказал Дион, — что эти сведения было бы полезно запихнуть в учебники. В последнее время мы были сыты ими больше чем по горло.
Ники вдруг расчувствовалась, целуя черно-белую голову Мамы Хамфри и бормоча что-то, чего Дион не уловил, относительно двух девочек в одинаковом положении. Так получилось, что мы не сказали Диону о беременности сестры, оставив новость на более удобное время.
— И все-таки, — сказал я. — Наше плавание — тоже история.
— А туман все еще густой, — заметила Ники. — Ой, когда я забирала еду, Джим Лоумэн сказал мне, что видел на рассвете, как мимо корабля пролетел щегол. Они ведь — перелетные птицы?
— Некоторые, — я вспомнил Мога. — Большая часть остается на зиму, но в любом случае, для перелета сентябрь — слишком рано.