5
Три ночи назад — я был свободен от вахты — с северо-запада налетел бешеный ветер, и некоторые страницы взлетели вверх, точно стая рассерженных гоблинов. Ники схватила те, что оказались рядом с иллюминатором, а я схватил Ники. Затем каюта накренилась, будто крыша сарая, фонарь нещадно задымил и потух, и нас бросило на койку — слушать разбушевавшееся море. Однако наша «Утренняя Звезда» поборола упрямые воды, выправила курс и с надменным спокойствием устремилась во тьму.
Капитан Барр почуял опасность и взял рифы в самый подходящий момент; тех, кто был свободен от вахты, он будить не стал.
Я помню его глыбообразную фигуру на острове Провинтаун в 327-ом году, ибо я был там, когда горел «Ястреб». Мы сошли на берег, чтобы принять капитуляцию у пиратов и формально присоединить острова архипелага Код к Нуину. Возможно, пожар начался на камбузе, от искры из плиты. На лице Сэра Эндрю не дрогнул ни единый мускул, когда палубы «Ястреба» принялся пожирать пылающий красный ужас. Слегка побледнев, он повернулся к нам и заметил: «Думаю, джентльмены, не стоит преувеличивать наши сложности». Когда Сэр Эндрю Барр будет умирать в последний раз, это сопроводится каким-нибудь величественным комментарием, произнесенным так четко, что вы сможете расслышать интонацию, обозначающую каждый знак препинания там, где ему следует находиться. Если бы предводитель пиратов, старый Бэлли-Джон Дун, рассчитывал получить выгоду от этого пожара, все его иллюзии растаяли бы при этих словах; после того, как спасшиеся с «Ястреба» доплыли до берега и о них позаботились, церемония продолжалась по плану.
В 322, первом году Регентства, Барр уже мечтал о крепком корабле, полностью оснащенном от носа до кормы. Мечта уходила корнями в чертеж из словаря Былых Времен — чудесной книги, найденной в подземной библиотеке тайного общества Еретиков. Словарь у нас с собой. Обложка и несколько страниц вступления пропали, края хранят следы огня, а на хрупком листе, с которого теперь начинается книга, красуется большое коричневое пятно. Я думаю, это кровь того, кто вынес ее из священного костра, но вы можете придумать собственную историю. Вдохновленный этим чертежом, Барр разыскивал информацию о кораблестроении Былых Времен, пока не связался через Еретиков с Дионом. Так его планы воплотились в постройке «Ястреба», а позже и «Утренней Звезды».
Когда в последние дни восстания генерала Солтера стало ясно, что мы, вероятно, проиграем окончательную битву за Олд-Сити, мы разделили книги между храброй горсткой Еретиков, которые решили остаться. И мы действительно проиграли эту битву и бежали на «Утреннюю Звезду» — через охваченные огнем окраины, зловоние ненависти и ужаса на улицах — тяжкое решение, я считаю, и куда более тяжкое для Диона, чем для остальных. Словарь был необходим нам; я не могу вообразить себе другую книгу, которая помогла бы нам больше.
Не все Еретики, оставшиеся в городе, были стариками. Осталось и большое число молодых, любящих Нуин и надеющихся на что-то, вопреки всему. Они рисковали больше. Мы осмелились лишь на неизведанное; они же отважились остаться в стране, которая снова окажется под управлением людей, полагающих, что они владеют абсолютной истиной.
Капитан Барр доверяет наполненному ветром полотнищу нашего паруса так, как не доверял бы ни один сухопутный человек, и знает море не хуже, чем я, мальчишкой, знал лесную глушь. Непреклонный любитель совершенства, он называет «Утреннюю Звезду» попыткой дилетанта. Но любит судно так, как, по-моему, не любил ни одну женщину. Он никогда не был женат и ни за что не ляжет в постель с девушкой, которая потребует от него постоянства.
В тот вечер, когда разразился шторм, мы с Ники не ожидали, что мир перевернется вверх тормашками, и это застало нас врасплох. Не думаю, чтобы она сильно возражала, после того, как ей удалось оторвать мои руки от своих коленей[8]. Разумеется, теперь, когда она принялась писать свое полное имя и дворянский титул, я вижу, что нам вообще не придется скучать. (Кстати, слово «Дма» обозначает «Домина», как называют знатных леди из Нуина, замужних или незамужних.) Я уже обнаружил, что, когда принимаюсь за эту рукопись после перерыва, лучше проверить ее — примерно так же, как собака оглядывает себя после общения со всякими шавками, у которых может быть совершенно другая энтомологическая среда. Я подцепил слово «энтомологический» в словаре Былых Времен и нахожу его восхитительным. Оно означает «кишащий насекомыми»…
Этот ветер дул до следующего дня — этакий непрестанный гнев природы. На вахте мне пришлось стоять за штурвалом. Я счастлив, что в любую погоду моей собственной силы и ее потребности в порядке достаточно, чтобы преодолеть стремление штурвала к хаосу. Впрочем, я бы добавил к слову «достаточно» слово «едва», но тем не менее стотонное создание человеческих рук стремится вперед, борясь со временем и пространством. Вы можете довольствоваться вашими лошадьми; я же скажу, что нет ничего прекраснее двухмачтовой шхуны, и я надеюсь время от времени вести корабль — до тех пор, пока не стану слишком старым, чтобы держать штурвал; пока мои глаза не ослабнут настолько, что будут не в состоянии читать бесстрастные заверения звезд.
В тот день второй помощник Тед Марш был вынужден передавать приказы, размахивая руками или крича мне прямо в ухо. Приказов, однако, понадобилось не так уж и много. Мы могли лишь идти фордевинд под кливером и штормовым парусом, что благополучно и делали. На следующее утро волнение улеглось: мы едва ползли, а потом и вовсе заштилели. И до сих пор из штиля не вышли. Ветер выплюнул нас в тишину, и кораблем завладел туман. Он и сейчас окружает нас; океан тих, точно мы пришли к венцу всех наших усилий, движений, поисков. Уровень моря теперь не тот, каким он был в Былые Времена, когда были изготовлены наши карты. Земля изменилась — как и те, кто живет на ней. Ни один человек не проплывал здесь с Годов Хаоса.
Сегодняшним вечером фонари освещают палубу всего на несколько ярдов. Из каюты я слышу, как с безжизненно повисшего паруса капает влага. Все животные притихли — и цыплята, и овцы, и даже коровы, мне кажется, дремлют, и ни звука не доносится из загона, где стоят две ослицы Мистера Вилбрэма, которые, возможно, любят его, если его вообще кто-то может любить… Даже свиньи, по всей видимости, прекратили свое тревожное хрюканье. И Ники тоже сладко заснула — вправду заснула: она не может сдержать дрожь своих черных ресниц, когда притворяется[9]. Несколько часов назад она сказала, что туман не угнетает ее, а наводит на мысль, что за ним может скрываться что-то приятное — например, остров.
Начиная эту книгу, я намеревался описывать события в том порядке, в котором они происходили. Но, проснувшись этим утром в туманной тишине, я принялся за размышления о различных типах времени. Моя история принадлежит к четырем или пяти из них.
Собственно, то же самое происходит с любыми историями, но, кажется, литературный обычай требует, чтобы главенствовал один из типов времени, а другие подавлялись или принимались за данность. Я мог бы поступить подобным образом, и вы можете оказаться чересчур упрямыми или слишком занятыми своим младенцем, чтобы ощутить нехватку других времен, но я-то сразу почувствую…
После моего четырнадцатилетия я прямо-таки попал в поток событий. Называйте это основной линией рассказа, если угодно… Кстати, я вскоре заставлю течь этот поток быстрее, поскольку мне не хватит терпения на книгу размером в семь или восемь миллионов слов. Кроме того, если вы существуете, а я своей книгой наступил вам на мозоль, вы всегда сможете ускользнуть от рассказа, заявив, что вас нет.
Это история о том, как я живу (преследуемый сносками) на корабле, который плывет к вам… если только путешествие уже не окончено: я был на палубе и не обнаружил ни намека на ветер — парус безжизненно висит, а топляк покоится на гладкой поверхности воды лишь чуточку ближе к кораблю, чем час назад… Вряд ли вы сможете читать основную линию, не зная ничего об этой, побочной. Все, что бы я ни написал, окрашено жизнью на «Утренней Звезде» — китом, промелькнувшим no-узости неделю назад, или чайкой, которая летела за нами, пока с комической внезапностью не обнаружила, что никого из сородичей вокруг нет, развернулась и поспешила к западу, — да и вообще, я бы не стал начинать эту главу здесь и сейчас, именно так, не оброни моя Ники прошлой ночью небрежное замечание насчет разных видов бури. Она вовсе не думала о моей книге, а просто бездельничала вместе со мной после любовного урагана, когда она была весела и восхитительно дика (во многих аспектах) — царапала острыми ноготками кожу на моей груди; сидя на мне верхом, с искрящимися глазами, издавала ангельско-дьявольские стоны; извивалась, смеялась, плакала, гордая своей любовью и своими бедрами, и танцующими смуглыми грудями; сильная, пряная и нежная… А потом, притихшая, лениво обнимая меня смуглой рукой, она сказала, что ни одна буря не похожа на другие, и ничто не похоже — ни дождь и ветер, ни война, ни открытое море, ни любовь… Эта книга — часть моей жизни, и для меня это значит, что сонные слова Ники дали толчок моим мыслям, вылившимся в пятую главу на этом месте и в это время…
8
Это было несложно — от меня потребовалось лишь сунуть тебе в лицо свой бюст. (Дма Миранда Николетта Сен-Клер-Левисон де Мога)
9
Скотина! Никакого уважения к Шекспиру. Относит свою жену к остальным домашним ЖИВ0ТНЫМ, никаких особых привилегий. Срывает покров ее самых интимных хитростей. Скотина! Я ухожу домой. (Ник.)