Вообще-то, люди в Нуине отлично выговаривают «ч», но нередко просто этим не заморативаются.
А теперь я предполагаю, что вы захотите, дабы я объяснил, почему Нуин называется Конфедерацией, хотя на самом деле управляется монархом, прячущимся за слово «Президент», и Сенатом с двумя левыми ногами, и все это продолжается уже двести лет…
Так вот: я не знаю.
Этим утром мне пришлось разбудить Ники объятием и рассказать ей о множественности времен. Она немного послушала, потом накрыла мой рот ладошкой:
— Минуточку, мой фавн, моя умная головушка, сладкий мой, называемый так потому, что слишком мало времени для столь длинного и слишком эротического слова, как «возлюбленный»… — она перевела дыхание. — Так вот, мой единственный и бесценный искатель неприятностей, перед тем, как обсуждать столь сложный вопрос, не следует ли нам побороться немного… и не беспокойся за малыша… чтобы решить, кто пойдет на камбуз и притащит нам завтрак в пос…
Я начал бороться сразу. И победил. Наверное, Ники — единственная женщина, которая одинаково чудесна в этом и утром, и вечером. Так что в конце концов ей пришлось сходить за завтраком, а вернулась она вместе с Дионом.
Не то чтобы ей самой было не донести галеты и немножко мяса, но мне было приятно видеть, что она нагрузила Диона чайником и кувшином с клюквенным соком — мы все должны пить его по приказу капитана Барра. У нас есть и другие противоцинготные средства — квашеная капуста, например, — с этой радостью нам приходится мужественно бороться в обед и в ужин. Я почтительно остался в постели, Ники залезла обратно ко мне под одеяло, так что недавнему Регенту Нуина оставалось лишь угнездить свою высокородную задницу прямо на полу или на прикрученном к полу стульчике, на котором валялись кое-какие тряпки для Ники. В любом случае, это сиденье было слишком низким для длинных ног Диона.
— Жалкие лентяи! — сказал он. — Я вот с рассвета рыбачил, несчастный трудяга.
— Это ничего, — сказал я. — Я вообще думал.
— Ну и как, наловили чего-нибудь — вы оба?
— Нет, Миранда, — сказал Дион. — Только привязал леску и пошел назад, спать. Мистер Вилбрэм смотрел на меня, и это мешало. Ненавижу, когда осел смотрит мне через плечо.
Я тут же разболтал насчет множественности времен в рассказе.
— Прямое повествование — это главное, — сказал Дион.
— Рассказ о нашем плавании, — заметила Ники, — явно самый лучший, потому что я уже попала в него. А в основной линии меня не будет до тех пор, пока он не доберется до своего восемнадцатилетия.
Дион задумчиво и рассеянно пробурчал что-то. Ему сорок три; наша проверенная дружба может стать мостиком через пропасть, разделяющую наше полностью различное происхождение и воспитание. Но насчет пропасти в возрасте не уверен — откуда мне знать, как выглядит мир для человека, прожившего на пятнадцать лет дольше, чем я? Смуглость его кожи в Нуине была знаком отличия. Морган I, Морган Великий, заваривший огромный котел истории двести лет назад, по слухам, был смуглым, как орех. У Ники желто-коричневая кожа с розовым румянцем. Мне ни разу не довелось увидеть в Нуине аристократа, столь светлого, как я, хотя некоторые приближаются к этому — Принцесса Ханниса, например, была вызывающе огненно-рыжей. Если бы я немного лучше понял древние книги — или хотя бы чуть больше этих книг пережило святые сожжения, — думаю, я смог бы найти в современных людях признаки различных рас Былых Времен. Впрочем, пустое занятие, по-моему…
— Вы оба пошли по неверному пути, — сказал я, — потому что все виды времени важны. Проблема в том, как переходить от одного к другому без потери совершенства, которое моя жена считает столь типичным для меня.
Тут в каюту зашла кошка капитана Барра, Мама Хамфри, с задранным хвостом, беременная, ищущая место, где можно выспаться; она запрыгнула на нашу койку, зная: тут ей будет хорошо.
— Взять историческое время, например. Вы должны признать, что это — самая скромная вещь, которую следует сделать для истории.
— Полагаю, — сказал Дион, — что эти сведения было бы полезно запихнуть в учебники. В последнее время мы были сыты ими больше чем по горло.
Ники вдруг расчувствовалась, целуя черно-белую голову Мамы Хамфри и бормоча что-то, чего Дион не уловил, относительно двух девочек в одинаковом положении. Так получилось, что мы не сказали Диону о беременности сестры, оставив новость на более удобное время.
— И все-таки, — сказал я. — Наше плавание — тоже история.
— А туман все еще густой, — заметила Ники. — Ой, когда я забирала еду, Джим Лоумэн сказал мне, что видел на рассвете, как мимо корабля пролетел щегол. Они ведь — перелетные птицы?
— Некоторые, — я вспомнил Мога. — Большая часть остается на зиму, но в любом случае, для перелета сентябрь — слишком рано.
— Когда туман рассеется, — сказала Ники, — и солнце обнаружит нас, пусть рядом окажется остров, на котором не будет никого, кроме птиц и безобидных пушистых зверюшек. Пусть будут щеглы, которых никто не захочет убивать, и они будут садиться и взлетать, садиться и взлетать… Кстати, чем не ритм жизни? Падение, легкость и парение? Нет, не говорите ни слова о моей фантазии, если она вам не нравится.
— Это может оказаться материк, — сказал Дион, — где живет народ, не слишком приветливый к чужакам.
— Вот чертов принц! — вздохнула Ники. — Я выпустила мыслишку, чересчур большую для моей головы, и вдруг — бац! — вылетает стрела его здравого смысла, и моя птичка, мой честолюбивый цыпленок, тут же падает на лету.
— Ну что ты… Этот щегол мне тоже нравится, Миранда, но я на тысячу лет старше тебя. Я ведь был подобием правителя, а это означает борьбу с недальновидностью, и через некоторое время начинает болеть сердце, ты и сама знаешь. Ничего странного, что мой дядя сошел с ума. Добрый и слабый человек, он, я думаю, просто спрятался в укрытие, в скорлупку, выстроенную для него собственным разумом. Что мы видели? Жирную колоду на полу, пускающую слюни и мастурбирующую с куклами, — вот какой была его скорлупа. Думаю, что через некоторое время добрый и слабый человек внутри умер, а оболочка осталась жить.
Эту колоду, кстати, пришлось кастрировать, и только тогда Церковь разрешила ей втайне продолжить существование и согласилась на учтивую выдумку о «слабом здоровье». Только так можно было уберечь президентскую семью от угрозы бесчестья: производить умственных мутов — это вполне могло бы вызвать опасные общественные волнения. Священник, кастрировавший правителя, сказал Диону, что после первого шока Морган III, казалось, на миг вновь обрел былую ясность сознания и четко произнес: «Счастлив мужчина, который может больше не производить правителей!»
— Укрытие, — спросила Ники, — от недальновидностей, которые он сам боялся совершить?
— Нечто в этом роде. Что же до меня, то, думаю, я на долгие века стану чем-то вроде пугала для нуинских детишек, как Христиане Былых Времен использовали кости императора Юлиана, ошибочно названного Отступником.
— Напиши историю Нуина сам, — сказала Ники. — Это можно сделать и за его границами. Да и как иначе? Не под сенью же Церкви писать.
— Да, — сказал Дион, подумав, — да, я мог бы заняться этим…
— Мы собирались найти материк, — сказал я, — но я могу согласиться и с вариантом Ник. Почему бы и не остров? Капитан все еще говорит, что мы находимся вблизи места, которое карта называет Азорами?
— Да. Разумеется, наши расчеты долготы неточны — по самым лучшим часам уже три минуты расхождения. Они были сделаны Гильдией Хранителей Времени из Олд-Сиди, лучшими расчетчиками во всем известном мире, но по стандартам Былых Времен они — не более чем скромные любители, ограниченные ремесленники…
Тут я начал болтать, давая Диону указания по политическому управлению островной колонией интеллигентных Еретиков. Есть у меня такой грешок. В другом мире — если бы я, конечно, не потратил время с большей пользой, сочиняя музыку и валяясь в постели с моей девчонкой, — я думаю, что вполне мог бы стать преподавателем снобизма…
Позже этим утром мы были заняты. Капитан Барр приказал спустить баркас, попытавшись на буксире вытащить «Утреннюю Звезду» из тумана, и еще несколько часов мы продолжали ползти вперед. Он прекратил попытку, когда люди устали, а лот все еще не доставал до дна. Капитан был уверен, что сквозь туманную влагу чует близкий берег, и я тоже чуял его. Эта земля могла возникнуть из воды внезапно, отвесной стеной… Завтра, если туман подарит нам пятьдесят ярдов видимости, Барр, возможно, снова попробует вытянуть шхуну на буксире.