Минна по чистой случайности (сказала она) нашла нам место в том же самом фургоне, где спали они с Бонни. Счастливая случайность: я занимал один и тот же отсек все четыре года. Бонни перебралась в другой фургон, когда вышла замуж за Джо Далина в 319 году, а Сэм позже переехал к мамочке Лоре — событие, о котором я расскажу потом, но только самую малость, ибо я знаю одно: в этом была глубина, естественность, неизбежность, которую они бы не захотели объяснять, даже если бы и смогли. И что бы я ни написал о их совместной жизни, это будет не больше, чем простые догадки.
Да, я остался в том самом месте, которое для меня отыскала Минна. Я создал свой дом из каморки размером четыре на восемь и на семь футов, учась жить сжато и небогато, но не в прямом смысле… Правда, вы можете сказать, что мы все сжаты тем отрезком времени, который редко достигает всего одного столетия, на частичке космической пыли, которая неустойчиво кружится в пустоте каких-то жалких три или четыре миллиарда лет. А еще я учился тому, как мало значит материальное имущество, если его нельзя без труда уместить в объеме четыре-на-семь-на-восемь, оставляя место для себя самого, а время от времени — и для Минны.
22
Я пришел в Леваннон, к кораблям, и не стал моряком.
Что же это за штука, некая судьба, которая застигает врасплох все наши предвидения, все наши разумные планы вместе с фантастическими мечтами? Возможно, когда мы раздумываем о будущем (а этим мы непременно должны заниматься, если считаем себя людьми), это действие обычно включает в себя нечто безмерное, как будто мы со всей человеческой глупостью ожидаем что судьба под воздействием нашей суеты изменит свое направление. Мальчишка воображал огромные корабли, великолепные тридцатитонники, направляющиеся на восток по северному маршруту; в своих мечтах он видел высокие, огромные паруса, светящиеся в золотистой дымке. Юноша поздним летом 317 года, самый ничтожный член шайки Бродяг, о которой он ничего не слышал еще месяц назад, сошел с плоскодонного парома в вонючем порту Ренслар, помогая старому Уиллу Муну погонять мулов. Думаю, он был всего на четверть дюйма выше того, кто овладел Эмией Робсон. Когда парочка погонщиков бранью и уговорами заставила переднюю повозку въехать на пандус и выехать с пристани — папаша Рамли носился вокруг, изрыгая из пасти советы, на которые старый Мун не обращал ни малейшего внимания, — Уилл кивком привлек внимание юноши к соседнему судну, плюнул табачной жижей и заорал, будто был слегка глуховат:
— Ты умеешь читать, сынок?
— Да, умею.
— Лора учит тебя учению, я слыхал?
— Я умею читать, Уилл.
— Ладно, тогда прочти мне имя вон той старой калоши.
— Пожалуйста. Там написано — «Дейзи Мэй».
Бедная уродливая приземистая посудина пахла гнилым луком и дохлой рыбой. Она была широкой посередине, с низким тупым носом и квадратной кормой, с нескладным утлегарем[27], напоминающим деревянную ногу. Весельные банки были вытерты до блеска ноющими ягодицами рабов. Сами рабы, наверное, в этот момент дожидались следующего испытания запертыми в каком-нибудь бараке. Это был единственный блеск во всей этой посудине; благодаря тому, что паруса были взяты на рифы, часть заплат оказалась не видна.
— А какие догадки насчет тоннажа? — закричал Уилл.
— Никогда раньше не видал такой лодки. Он разразился хохотом.
— Лодка… Это хорошо! Эй, да они бы содрали с тебя кожу за такое слово! «Корабли» — вот как надо их называть, когда они такого размера. Давай, скажи, какого он размера.
Корабль выглядел древним и маленьким, покрытым морозными кристаллами соли и серым — цвет одиночества и запущенности. Он высоко сидел в воде, пустой, выжженный солнцем; если вахтенный находился на борту, он должен был ходить ниже, где, бьюсь об заклад, жаркая вонь была просто невыносимой. Я решил, что перед нами какая-то грузовая шлюпка, построенная для коротких рейсов между портами Гудзонова моря, которую, вероятно, скоро пустят на дрова.
— Она не такая уж рухлядь, как кажется, — сказал Уилл. — Ее покрасят перед тем, как снова выйти в море, и ты будешь удивлен.
Убогий портовый пес прибежал на запах отбросов, но не осмелился спрыгнуть на палубу. Он поднял кудлатую лапу у пиллерса[28], плохо прицелившись и обрызгав планшир[29]. Уилл Мун свободной рукой сделал движение, будто бросает камень; пес удрал, в ужасе поджав хвост. Я представил, как старая унылая калоша кротко вздыхает от унижения, слишком немощная, чтобы возмутиться.