Я скользнул в лес, уверенный, что теперь ни люди, ни собаки не будут преследовать меня, однако по-прежнему старался передвигаться как можно тише. Направление было прежнее — на северо-восток. Так я прошагал более часа, когда справа от меня, там, где я и ожидал, послышался топот копыт, похожий на негромкое пощелкивание, которое может производить ребенок, стучащий палкой по штакетнику. Возможно, по дороге проскакал гонец с донесением, направляющийся в Скоар. После этого до меня доносился лишь затихающий шепот дождя.
Я проголодался. Хотелось разжечь костер, чтобы зажарить свою птицу — сырая курятина удручает. Утро уже перешло в день, когда я, наконец, обнаружил подходящее местечко. Дуб пригнуло ветром к склону холма еще много лет назад, его корни наискось торчали из земли, тем самым образовывая некое подобие крыши. Я раскопал поверхность лесного ковра под соседним деревом и обнаружил там легковоспламеняющийся материал. Теперь можно было разжечь огонь в яме под навесом из вывернутых корней.
Вскоре я грелся у костра, а моя курица поджаривалась на зеленом прутике-вертеле. Я повесил свою рубаху и набедренную повязку на дубовый корень рядом с костром и остался нагишом, подставив свою спину безобидным дождевым струям. Некоторое время я вообще не мог ни о чем думать — разве только следил за своей курицей. Дождь убаюкивает нашу настороженность, точно друг, шепчущий и объясняющий слишком многое.
Люди подошли тихо. Я заметил их лишь за миг до того, как тощий сказал:
— Не вытаскивай свой нож, Джексон. Мы не причиним тебе вреда.
Его голос был твердым, но усталым, как и его длинное лицо под окровавленной темно-зеленой повязкой.
— Не пугайся, — сказал второй, круглолицый великан. — Благословенный Авраам велел нам не делать никакого вреда как людям, так и…
— Попридержи язык, пока я разговариваю с мальчишкой, — сказал тощий. Джексон, дело в том, что мы хотели бы кусочек этой птицы, потому как ужасно голодны, вот и все.
Он был седой и спокойный, примерно пятидесяти лет от роду. Повязка на голове придавала впадинам под его голубыми глазами зеленоватый оттенок. Длинные морщины тянулись от носа и рта. У темно-зеленой рубахи не хватало большого куска, должно быть, он оторвал его на повязку; охотничий нож на поясе, очень похожий на мой, казалось, был его единственным оружием. Его ремень был широким, точно кушак, с кармашками, удобными для хранения мелких вещей, а тощие ноги, торчащие из-под потертой зеленой набедренной повязки, были темными и неровными, точно седельная кожа.
На втором тоже были лохмотья от формы катскильской армии плюс что-то вроде ремня и сандалии с подвязанными подошвами. У него был меч в бронзовых ножнах, совершенно бесполезная вещь в лесу. На ремнях у обоих висели длинные и довольно плоские фляги, сделанные из бронзы, в которые могло поместиться около кварты.
Я задал вопрос глупее некуда:
— Вы откуда?
Тощий по-доброму улыбнулся мне, сдержанно и дружелюбно.
— С юга, Джексон. Ты поделишься мясом с человеком, который еще вчера получил дырку в голове, и со старым великаном, который вполне годится на то, чтобы пугать детей, но больше не желает воевать?
— Ладно, — сказал я. Они не принуждали меня; я почти хотел поделиться с ними. — Вчера? Разве вы не из той битвы на дороге в Скоар?
— Нет. А когда она была?
— Пару-тройку часов назад закончилась. Я сидел на дереве.
— Не мог найти местечка получше, когда идет чертова война?
— Вы, катскильцы, устроили засаду, и вас побили.
Он топнул ногой со смесью удовлетворения и отвращения.
— Черт, я предсказывал это. Мог ведь сказать начальству, что будет, если разделить батальон. Хотя, сдается мне, эти тупицы никогда бы не выслушали меня.
Он сел на корточки рядом со мной, смерив мою курицу самым угрюмым взглядом, какого когда-либо удостаивалась жареная птица безо всякой в том вины. Круглолицый парень стоял поодаль, глядя на меня.
— Мне неловко, Джексон. Если бы тут были просто мы с моим другом, и ты не согласился разделить с нами свою еду и не был бы так добр…
— Брось, Сэм, — сказал великан. — Брось…
Но Сэм хотел поговорить и не обратил на своего товарища никакого внимания. В его протяжном катскильском голосе веселость сменяла печаль и наоборот, как облака играют с солнцем.
— Если бы здесь были только он, я и ты, Джексон, мы могли бы уже обедать, но самая ужасная вещь в том, что у нас есть еще один рот, который ушиб колено, но по-прежнему хочет есть. Думаешь, эту чертову птичку можно разделить на четверых?