На стене напротив кровати висят два огромных плаката с моими любимыми группами: Coldplay и Bastille.
Я роняю рюкзак на пол и нажимаю кнопку воспроизведения на своем Айпаде. Hipnotised — Coldplay заполняет пространство.
Слезы наворачиваются на глаза, когда я снимаю промокшую одежду и захожу в ванную.
У меня чешутся руки. Необходимость смыть с них грязь наполняет навязчивой идеей.
Я останавливаюсь у раковины и мою, скребу и потираю руки, пока они не становятся ярко-красными.
Поднимая глаза к зеркалу, мои губы приоткрываются.
Это я. Колдовские, белокурые волосы. Детские голубые глаза. Но в то же время нет.
Внутри пустота.
Какое-то... оцепенение.
Я уже собираюсь пойти в душ, когда что-то еще останавливает меня.
Мой шрам.
Его окружают несколько сердитых красных отметин. Этот ненормальный оставил долбаные засосы вокруг моего шрама?
Что, черт возьми, происходит в его неполноценном мозгу?
Я отрываю взгляд от зеркала и принимаю самый долгий, самый обжигающий душ в истории.
Когда я возвращаюсь в комнату, песня меняется на Good Grief — Bastille. Я позволяю музыке плыть вокруг, когда забираюсь в постель, все еще в полотенце, и закрываю глаза.
Я борюсь со слезами и проигрываю.
Вздрагивая, я просыпаюсь.
Мои волосы прилипли к лицу сбоку от пота.
Жар душит тело, а грудь сжимается под полотенцем.
И это еще не все.
О, Боже.
Моя рука у меня между ног, и я...влажная.
Я отдергиваю руку, будто меня поймали на воровстве.
Я даже не помню сон, так что, черт возьми, должна означать эта реакция?
Мое окружение возвращается в фокус. Мягкий свет от лампы. Музыка, которую я оставила включенной. Припев песни Grip — Bastille проникает глубоко в меня. Что-то о том, как дьявол схватил его за руку и потащил в ночь.
Неоновые красные цифры на тумбочке показывают семь вечера.
Я соскальзываю с кровати, желая, чтобы температура моего тела вернулась в норму.
Глубоко вздохнув, надеваю пижамные шорты и футболку, собираю волосы в пучок и сажусь за стол.
Мой первый день в выпускном классе начался с катастрофы, но ничто не заберёт у меня Кембридж.
Я достаю свои книги и задания, организованные по методу Эйзинхауэра, и погружаюсь в них.
В течение тридцати минут мой разум настроен на учебу. Затем я начинаю отключаться.
Ручка задевает нижнюю губу, когда мысли по спирали направляются в противоположном направлении.
Даже когда я хочу забыть, у моего тела своя собственная память. Мое тело все еще помнит, как Эйден обнимал меня. Как он стал твёрдым из-за моей борьбы.
Глаза все еще помнят ту тёмную, бездонную пустоту и пренебрежение.
Если бы я не заплакала, что бы он предпринял?
При этой мысли меня пробирает дрожь.
В старых китайских военных книгах говорится, что лучший способ понять кого-то — это посмотреть на вещи с его точки зрения. Думать так, как думают они.
Ни за что на свете я не стану делать это с Эйденом.
Развратные задиры не заслуживают понимания. После того, как меня выделили как изгоя, я думала, что однажды карма укусит ублюдков вроде Эйдена в задницу, и он перестанет докучать меня в школе.
Я только обманывала себя.
Эйден, возможно, и псих, но умный. Он знает, когда нажимать на кнопки, а когда отступать.
Сегодня он застал меня врасплох.
Ха, преуменьшение долбаного века.
Он напугал меня.
Потряс мой мир.
Заставил меня усомниться в себе.
С тех пор как он держался на расстоянии в течение двух лет, я никогда не подумала бы, что он приблизится. Так близко.
Я все еще слишком смущена своими чувствами. И какой бы сон — или кошмар — мне только что не приснился.
Я точно знаю, что он взял то, что не имел права брать, и что я чертовски ненавижу его за это.
Но больше, чем он, я ненавижу себя за то, что позволила ему взять это.
Раздается стук в дверь. Я вздрагиваю, прикусывая ручку и губу.
Ой.
Я скрываю свое выражение лица.
— Войдите.
Тетя и дядя входят внутрь, оба все еще в рабочих костюмах.
Когда тетя Блэр наклоняется, чтобы обнять меня, я встаю и остаюсь в ее объятиях слишком долго. Под вишневыми духами от нее пахнет мамой. Что-то, напоминающее сахарную вату и лето.
Не знаю, почему я думаю об этом прямо сейчас, когда даже не помню свою маму.
Сегодня я скучала по ней.
Скучала по жизни, которую не помню.
Неохотно я отстраняюсь от тети и обнимаю дядю Джексона. Он целует меня в макушку.