Это потому, что шрам: напоминание о том, что все, что было до него, пустота.
Все, что у меня осталось: это кошмары, фобии и отдаленное напоминание о том, что у меня когда-то были родители.
Шрам символизирует ту недостающую часть меня.
Прежде чем я успеваю запечатать эти эмоции в темную коробку, Эйден кусает плоть моей груди. Я вскрикиваю, когда его зубы впиваются в кожу, а затем он сосет и кусает шрам с такой враждебностью, что у меня перехватывает дыхание.
И ужасом.
Словно он хочет откусить кожу.
Дать волю этим воспоминаниям.
Кошмарам.
Дыму и пламени.
И крови... так много гребаной крови.
— Эйден, о-остановись.
Он не слышит меня.
Он продолжает пировать на моей коже, как каннибал.
Все будет раскрыто.
Все.
Этого не может произойти.
— Остановись!
Мои губы дрожат, а по щекам текут слезы.
Эйден поднимает голову. Он смотрит на мое лицо, на мои слезы и выражение ненависти, которое, должно быть, написано на моем лице.
Черты его лица ничего не выражают.
Закрытость.
Бесстрастие.
— Хорошая девочка.
Наконец он отпускает меня. Пространство между моими ногами кажется каким-то странным, когда он убирает руку. Мои плечи болят от того, как он сцепил мои запястья за спиной.
Я ожидала, что он отступит и оставит меня в покое.
Но Эйден никогда не ведет себя так, как ты от него ожидаешь.
Его верхняя часть тела наклоняется, и он высовывает язык.
Эйден слизывает слезы, стекающие по моей правой щеке. Моя кожа становится горячей и холодной одновременно.
Он переходит к левой щеке, не торопясь пробуя мои слезы на вкус.
Отстраняясь, он не выглядит таким потрясенным, как я себя ощущаю.
Однако его дьявольская маска сползает.
Я впервые вижу настоящего Эйдена.
Того, которого он прячет за улыбками. Истинную сущность.
Если ухмылка на его лице и маниакальный взгляд в его глазах являются каким-либо признаком, то чертов псих наслаждался слизыванием моих слез.
Звонок телефона, выводит меня из ступора.
Он проверяет его и вздыхает, словно кто-то портит ему удовольствие.
Он бросает на меня последний, непроницаемый взгляд.
— Будь умной и перестань совершать глупые ходы.
Еще больше слез продолжает стекать по моим щекам, когда я смотрю, как его глупая высокая фигура исчезает за деревьями.
Я поворачиваюсь в противоположную сторону и бегу.
Глава 5
От бега под дождем у меня перехватывает дыхание.
Разрушая.
Разбивая.
Почти уничтожая.
Когда я прихожу домой, моя промокшая одежда прилипает к коже. Лоферы мокрые. Пальцы на ногах замерзли и окоченели.
Непослушные пряди волос прилипают к вискам и лбу, стекая по всему телу.
Я стою в нашем маленьком саду, переводя дыхание, и прижимаю дрожащую ладонь к груди.
Мое сердцебиение становится неровным и сбивается с ритма, как будто протестуя. Я закрываю глаза и откидываю голову назад, позволяя дождю обрушиться на меня.
Намочить меня.
Смыть меня.
Капли падают на закрытые веки почти как успокаивающая ласка.
Я всегда любила дождь.
Дождь скрывал все.
Никто не видел слез. Никто не замечал ни стыда, ни унижения.
Это только я, облака и льющаяся вода.
Но в этом и то дело в дожде, разве нет? Это всего лишь маскировка, временное решение.
Он может промыть только снаружи. Он не может просочиться под мою кожу и смыть мои дрожащие внутренности.
Стирание моих воспоминаний тоже не вариант.
Не прошло и часа с тех пор, как Эйден держал меня в своих руках — всю меня.
Я все еще чувствую это.
Его дыхание.
Его близость.
Его безумные глаза.
Я запираю это глубоко в темноте своей головы и иду ко входу. Мне нужно переодеться, пока я не простудилась.
Наш дом расположен в уютном районе для представителей высшего среднего класса. Он двухэтажный, и в нем больше комнат, чем нам необходимо. Мы втроем сделали все возможное, чтобы это место было, как можно более уютное. Посадили апельсиновое дерево. Несколько роз. Мы с дядей занимались садоводством — но в последнее время у него нет на это времени.
Мои движения онемели, когда я набираю код и вхожу внутрь.
Дизайн интерьера был тщательно подобран тетей Блэр. Несмотря на минимализм, он стильный и современный. В гостиной зоне стоят темно-синие и бежевые диваны. Книжные полки также темно-синие с оттенком силы, которая олицетворяет не только альфа-персонажа дяди Джексона, но и тетю Блэр.
Не потрудившись открыть высокие французские окна, я волочу онемевшие ноги наверх. Тетя и дядя не появятся здесь до поздней ночи. Чем быстрее расширяется их компания, тем меньше я их вижу.
Иногда они проводят ночи напролет будь то в офисе своей компании или дома.
Иногда один из них возвращается, чтобы провести ночь дома, но в большинстве случаев они этого не делают.
Мне скоро исполнится восемнадцать, и я всегда вела себя ответственно, так что прекрасно остаюсь одна.
В глубине души я знаю, что им не нравится оставлять меня одну — особенно тете Блэр. Когда я одна или с Ким, она звонит тысячу раз — даже в безопасном районе и с системой сигнализации.
Боже. Не могу поверить, что сбежала из школы.
Я просто не смогла бы сидеть в одном классе с Эйденом и притворяться, что со мной все в порядке.
В течение двух лет я гордилась тем, что хожу по коридорам с высоко поднятой головой, независимо от того, что говорили или делали со мной приспешники. Сегодня было слишком грубо.
Слишком извращенно.
Просто слишком.
Стальная воля, которую, как мне казалось, я разрушила за считанные минуты.
Я всегда слышала о переломных моментах у людей, но находилась в бреду, чтобы думать, что меня это обошло.
Я открыла это на собственном горьком опыте.
У меня перехватывает дыхание, когда я вхожу в свою комнату.
В мое убежище.
Я всегда шутила с тетей и дядей, называя это своим королевством.
Уютный декор выполнен в пастельных розовых и черных тонах. У меня есть собственная библиотека, заполненная книгами по психологии и китайской войне, расположенными в алфавитном порядке. Компакт-диски свисают с потолка, как занавеска, отделяя мою кровать от письменного стола.
На стене напротив кровати висят два огромных плаката с моими любимыми группами: Coldplay и Bastille.
Я роняю рюкзак на пол и нажимаю кнопку воспроизведения на своем Айпаде. Hipnotised — Coldplay заполняет пространство.
Слезы наворачиваются на глаза, когда я снимаю промокшую одежду и захожу в ванную.
У меня чешутся руки. Необходимость смыть с них грязь наполняет навязчивой идеей.
Я останавливаюсь у раковины и мою, скребу и потираю руки, пока они не становятся ярко-красными.
Поднимая глаза к зеркалу, мои губы приоткрываются.
Это я. Колдовские, белокурые волосы. Детские голубые глаза. Но в то же время нет.
Внутри пустота.
Какое-то... оцепенение.
Я уже собираюсь пойти в душ, когда что-то еще останавливает меня.
Мой шрам.
Его окружают несколько сердитых красных отметин. Этот ненормальный оставил долбаные засосы вокруг моего шрама?
Что, черт возьми, происходит в его неполноценном мозгу?
Я отрываю взгляд от зеркала и принимаю самый долгий, самый обжигающий душ в истории.
Когда я возвращаюсь в комнату, песня меняется на Good Grief — Bastille. Я позволяю музыке плыть вокруг, когда забираюсь в постель, все еще в полотенце, и закрываю глаза.