— Нет нужды, — сказала г-жа Моску. — Солнце еще не заходит. И потом вам нечего бояться, пока вы со мной...
Холодок пробежал по спине Егора от ее сухого, безучастного, неузнаваемого голоса. Голос шел как будто из сна, из иных миров.
— И все же лучше принимать хинин, хотя бы по полтаблетки в день, — совсем тихо прошептала Санда.
И Егор понял, что она, по крайней мере, больше не чувствует ничьего потустороннего присутствия, не видит ничего неположенного. Зато видел профессор: он явно следил за чьим-то парением, потому что его глаза были устремлены в пустоту поверх комариных туч. Застыв посреди комнаты, он даже не отмахивался от комаров, понемногу проникавших внутрь. «На запах их тянет, что ли? — думал Егор. — Не на тот ли, что шокировал меня сегодня утром? Слишком уж их много, и все прямо сюда. На кровь?»
Г-жа Моску обвела всех ласковым, почти родственным взглядом.
— Ну, дети мои, скоро закат, давайте-ка ее поднимем.
Голос прозвучал вполне живо и все же отчужденно, как будто его хозяйкка была далеко, в каких-то своих, чуждых здешним, радостях.
— Вставай, Санда, — продолжала г-жа Моску. — Вечереет... И ты озябла...
Егор сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони. «Только не растеряться! Держись!» Он попытался остановить Санду, которая спустила с постели ноги и нащупывала ночные туфли. Но она мягко отстранила его.
— Мне обязательно надо идти, maman? — покорно спросила она.
— Разве ты сама не видишь, что уже пора? — отвечала г-жа Моску.
Егор, нагнувшись к Санде, произнес властно:
— Останься. Куда ты пойдешь?
Та печально погладила его по щеке.
— Ничего, ничего, — прошептала она. — Я должна, ради мамы...
Тут Егор почувствовал острый укол в руку и, непроизвольно хлопнув себя по запястью, убил комара. На коже осталось кровавое пятнышко. «Кровожадный, бестия!»
Увидев кровь, Санда поспешно схватила его за руку.
— Уходи, уходи скорей, пока мама не увидела, — лихорадочно зашептала она. — Ей станет дурно.
Егор вытер руку о пиджак.
— Уходи, я тебя прошу! — заклинала Санда. — И прими таблетку хинина.
Егора только раззадорил этот умоляющий голос, это наваждение, границ которого он еще не знал, эти слова, в смысл которых он не мог проникнуть.
— Не уйду, пока ты не скажешь, куда вы собираетесь.
— Не беспокойся об этом, друг мой любезный, — сказала Санда.
Егор вздрогнул, возвращенный к событиям прошедшей ночи; одна за другой вставали в памяти подробности...
— Ты не рад, что я тебя так называю? — грустно удивилась Санда.
Егор заглянул ей в глаза, пытаясь подчинить ее своей воле, взять под охрану, но она уходила, ускользала, она не давалась ему в руки, эта теплая, манящая жизнь.
— Ты, Санда, никогда меня так не зови, — сказал он. — Никогда!
Санда тихонько заплакала. Совершенно не замечая ни ее слез, ни интимного разговора между молодыми людьми, к ним подошла г-жа Моску.
— Если вы будете медлить, они вас заедят... К тому же тут такой холод... Да, заедят. Как всех наших кур, гусей и коров... Где они все теперь, где?..
Егор обернулся к ней и произнес с расстановкой:
— Мне очень жаль, г-жа Моску, но Санда должна лечь в постель и лежать, пока я не приведу доктора.
Натолкнувшись на столь решительный отпор, г-жа Моску смолкла, в растерянности переводя взгляд с Егора на г-на Назарие. Было видно, что она не очень хорошо понимает, зачем они здесь, у постели ее дочери.
— Может быть, вы и правы, — наконец согласилась она. — Вы оба ученые мужи, вам виднее... Но закройте же поскорее окна. Это нужно сделать прежде всего, закройте все окна!
Егор, еще не опомнясь от своей неслыханной смелости, обеими руками пытался удержать Санду — она билась, вырываясь из последних сил, бормоча:
— Я должна идти, ради мамы, как ты не понимаешь. Больше никого не осталось — ни птиц, ни коров, ни собак!..
Г-н Назарие тоже подошел к ним, бледный, ломая пальцы. Далекий, зловещий гуд стоял в воздухе, хотя комары роились уже вокруг его головы, вызванивая тягостную, как болезнь, мелодию.
— Пусти, Егор, — потерянно просила Санда. — Иначе будет еще хуже... Иначе я вообще не поправлюсь...
«Боже, отчего вдруг такой холод в комнате», — подумал Егор. У г-на Назарие зуб на зуб не попадал, он стоял рядом с ними, белый как мел, застывший — только изредка встряхивая головой, отгоняя комаров.
— Закройте же окно, — напомнил ему Егор.
Профессор с опаской шагнул к окну, но замер на полпути. Он тоже вел себя как в гипнотическом, недобром сне. И все-таки — как ясно он понимал то, что тут творилось! Теперь все связалось: тошнотворная баранина первого вечера и загадочные речи экономки, вымершая птица... и этот пес, который бросился им под ноги, его панический вой, его дыхание — дыхание зверя, которого травит невидимая погоня.
— Что же вы не закрываете? — снова раздался голос Егора.
Какой промозглый, неестественный холод! Откуда эти воздушные провалы в комнате, где только что витал запах девичьей крови?..
Г-н Назарие подошел к окну. Ему было страшно выглянуть наружу — глупый, нервный страх, который он не мог перебороть. Он взялся за оконную ручку. В первый момент ему показалось, что из сада за ним пристально следит женщина, ловя каждый его жест, будто ожидая от него чего-то, какого-то важного поступка. Было еще достаточно светло, краски неба выцвели и размылись; пространство здесь было другим и другим — воздух. Моргнув, г-н Назарие увидел в цветнике напротив окна Симину. От растерянности он изобразил что-то вроде улыбки. Девочка склонила головку с неописуемой грацией. Но тут же выдала себя, стрельнув глазами куда-то высоко, много выше окна. «Она не меня ожидала увидеть, — понял г-н Назарие. — Она ждала кого-то другого, и не здесь, в окне, а там...» Симина тут же осознала свою ошибку и выбежала из цветов, протягивая руки к г-ну Назарие. Но он уже без улыбки и молча, опустив глаза, захлопнул створки окна. Холод в комнате стал как будто не таким гнетущим. Профессор долго, в изнеможении, простоял не двигаясь. Комариный звон приблизился и охватывал его теперь со всех сторон, навязчивый, выматывающий, рождая в голове профессора страшную мысль: что, если он никогда не очнется от этого томительного сна, не вырвется из этого горячечного, бредового мира?..
VIII
Егор вернулся со станции уже около десяти вечера. Ему с трудом удалось дозвониться в Джурджу, вызвать врача. К местному, живущему в селе по соседству, он доверия не испытывал.
Усадьба казалась освещенной слабее, чем обычно. Г-жа Моску, г-н Назарие и Симина поджидали его в столовой. У накрытого стола хлопотала пожилая женщина в платке, замотанном наподобие тюрбана. Все молчали. Г-н Назарие, бледный, смотрел в пустоту, как узник сквозь решетку.
— Сегодня мы поужинаем весьма и весьма скромно, господа, — объявила г-жа Моску. — Кухарка ушла в деревню и не вернулась. Боюсь, что мы остались без кухарки... Сегодня нам будет прислуживать кормилица...
«Итак, это кормилица», — сказал себе Егор, — глядя на нее повнимательнее. Странная женщина, без возраста, а какая походка! Как будто она всю жизнь прикидывалась хромой, а теперь решила вдруг бросить притворство и с непривычки то и дело натыкалась на мебель. Тюрбан был низко надвинут на лоб — виднелся только белый нос, широкий, расплющенный, и рот — как подмерзшая рана, с синюшными, шершавыми губами. Глаза прочно смотрели в пол.
— Как бы то ни было, но мамалыга с молоком и брынзой для нас найдется, — закончила г-жа Моску.
Сели за стол. При этом г-н Назарие проявил признаки беспокойства, словно его только что разбудили.
— Как чувствовала себя Санда? — спросил Егор.
Никто не ответил. Г-жа Моску уже принялась за еду и, без сомнения, не услышала вопроса. Симина с видом примерной девочки тянулась за солонкой. Г-н Назарие снова ушел в себя.