Показания очередного свидетеля понравились журналистке больше. Приглашённый защитой сержант милиции участвовал в осмотре места происшествия и разъяснил, по крайней мере, топографические неувязки. Судья пустил дело на самотёк и почти сразу же предоставил этого свидетеля в распоряжение защиты.
— Можно ли было подъехать на машине к самой калитке? — спросил адвокат, запутав предварительно капустный вопрос.
Сержанту не пришлось продираться через пресловутый огород, хотя наличие собаки он подтвердил. Как и возможность приблизиться к калитке.
— Можно.
— Вы там и остановились?
— Да.
— А развернуться трудно было?
— Там просёлок, ничего трудного.
Странная защита. То, что подъехать легко, свидетельствовало, скорее, что Стасю могли задурить, подъехали к самой калитке, а когда вышла, быстренько впихнули внутрь, и дело с концом. Если бы ей пришлось пройти пешком хоть метров двадцать, было бы доказательство её сознательного участия в романтической прогулке с Лёликом при луне. А тут, выходит, девчонки имели полную возможность смыться на той же тачке… И где, спрашивается, Гоноратины яблоки?!
Похоже, судейская тупость оказалась заразна и перекинулась на адвоката…
Погодите-ка… Одно дело таксист, а другое — милиция. Может, милиция при свете дня и подъехала, не то что таксист в потёмках? Защитник просто обязан об этом спросить! Ах, да, таксиста же не нашли…
Судья показания сержанта вниманием не удостоил, а по своему обыкновению бурчал что-то невразумительное то ли для протокола, то ли заседателям. Оказалось вдруг, что дополнительные показания должна дать Зажицкая.
О, она, разумеется, была тут как тут! С чрезвычайным интересом слушала полемику между Стасей и Карчевской. А вот надобность в ней, внезапно возникшая у правосудия, ничуть её не порадовала. Видно было, как ей не хочется снова занимать свидетельское место. Патриции стало любопытно, на какой стадии находится в настоящий момент отставная любовница, ранее готовая бросить всё, начиная с мужа, ради своего ненаглядного? Выгораживать его будет или добивать?
Судья явно на предыдущем свидетеле отдохнул, набрался сил и теперь готов был к новым свершениям.
— Донос от обвиняемого получен насчёт вашего познанского дела, — начал он сурово. — Что скажете?
Зажицкая ощетинилась, словно перепуганный ёжик:
— Это неправда.
— Что неправда?
Пара секунд на обдумывание.
— Всё неправда.
— Но дело-то против вас в Познани заведено?
Свидетельница лихорадочно искала, что ответить.
— Нет. То есть… закрыто.
— А говорила, ничего не знаю!
— Так я только сейчас узнала. Это, как оно…
— Оговор, — быстро подсказал прокурор.
— Ага, оговор.
— Но обвиняемый изложил всё в письменном виде. Так как?
— Никак. В смысле… он того… со зла.
— А злился на что?
— Да я… я не соглашалась говорить, что Руцкая… того… сама на него вешалась.
— А вешалась?
Боязнь за себя у Зажицкой вдруг отошла на второй план, а на первый вырвалась мстительная обида.
— Не вешалась! Она с парнями не путалась. Это он упёрся, что раз такая святая, то он её должен… Напоили её.
Климчак на своём месте беспокойно заёрзал, а на его лице появились сначала удивление, потом гнев, а под конец — благородное возмущение, достигнутое с изрядным трудом.
Судья казался явно смущённым и неуверенным.
— А не было там с Гоноратой, когда те письма писали, какого разговора, что сговорились?
— Кто? — спросила совершенно сбитая с панталыку Зажицкая.
По судье было видно, что он понятия не имеет, кто с кем и в какую сторону. Дезориентированный старикан покопался в бумагах, посопел и буркнул что-то в прокурорскую сторону. Кайтусь только того и ждал.
— А вы не заметили, что Гонората с Павловской специально постарались подпоить Руцкую? Они ничего такого не говорили?
— Нет, Павловской не было.
— А кто был?
— Карчевская, — ответила свидетельница после продолжительного молчания и сквозь зубы.
— Карчевская говорила что-нибудь?
— Говорила, что Климчак сам ей сказал, что Руцкая за ним бегает, но я не верю. А вот Гонората…
— Да? Что Гонората?
— Это уже потом, когда Карчевская ушла.
— И что же сказала Гонората?
Зажицкая с трудом выдавливала из себя слова:
— Что очень он на неё запал и просил, чтобы чуток её разогрели, а то ему некогда.